История с продолжением - Патти Каллахан Генри

– Как долетел, пап? – спросила я.

– Тряско и страшно. Всю ночь не смыкал глаз, стараясь удерживать эту штуковину в воздухе силой своего беспокойства.

Чарли рассмеялся, а я чмокнула папу в колючую щеку.

– Скоро сможете принять продолжительный горячий душ и перекусить, – пообещал Чарли.

– Нет. Отвезите меня к Бронвин, пожалуйста. – Отец уселся на заднее сиденье и похлопал по моему подголовнику. – Сначала самое важное.

– У тебя, должно быть, миллион вопросов в голове, – сказала я ему, повернувшись на переднем сиденье.

– Точно. Но вопросы подождут. Я просто хочу ее увидеть.

Чарли мчал нас по извилистой дороге, между живых изгородей и широких полей.

– Где Винни? – спросил папа.

– Мама повела ее на прогулку в лес.

– Ну разве это не здорово, а?

– Да, здорово. Как в больнице отнеслись к твоему внезапному отъезду?

– Я очень кстати оформил запоздалый творческий отпуск.

– Творческий отпуск? – спросила я, когда Чарли свернул на ведущий к дому проезд с каменными колоннами. – Ты собираешься уйти надолго? – Я ощутила приближение чего-то, чего не понимала.

– Да.

Чарли проехал по тряской дорожке и остановился. Перед нами высился сложенный из камня и гранита дом.

– Это гостиница? – спросил папа, проводя ладонью по заросшей щетиной щеке. Он выглядел очень усталым, будто не спал с той самой минуты, как я позвонила ему и сказала: «Немедленно приезжай. Мама здесь».

– Нет, сэр, – ответил Чарли. – Это наш дом.

– Бронвин живет здесь? – Отец открыл дверцу машины и поставил ногу на гравийную дорожку.

– Нет, – сказала я, встав рядом и указав в сторону озера. – Она живет в одном из тех коттеджей. В том, который средний.

Он прикрыл ладонью глаза и двинулся в ту сторону.

– Пап, подожди. Не хочешь сначала переодеться и освежиться? Перекусить чего-нибудь?

Отец остановился и повернулся ко мне:

– Я не виделся с твоей матерью двадцать пять лет. И не хочу увеличивать этот срок ни на минуту.

Я вглядывалась в его лицо, осунувшееся от усталости. Он злится? Исполнен надежд?

– Ты в порядке, пап?

– Не знаю, букашка. Просто не знаю. Проводи меня к ней, пожалуйста.

Чарли хлопнул дверцей.

– Я занесу вещи в дом. А вы двое ступайте.

– Сюда, – сказала я папе, и мы зашагали по покрытой инеем траве к маминому коттеджу.

Мы не разговаривали, пока шли. Я знала, что мама ждет его, так как из трубы поднималась струйка дыма, а в окнах мерцал бледный свет. Мы подошли к калитке, и я собиралась уже открыть ее, когда его ладонь легла на мою.

– Понимаю, что это ужасно. Мне следовало спросить об этом сразу. Ты-то в порядке?

– Местами, – ответила я и прошла в калитку.

До нас доносились смех Винни и ласковый голос, и мы оба остановились и прислушались.

– Господи! – промолвил он. – Вот мы и пришли.

– Да, пришли.

Он охнул, потом сунул руку в карман пальто.

– Чуть не забыл. У меня для тебя письмо от Ната.

Папа протянул мне конверт.

– Он в курсе, что я без конца названивала ему?

– Да. – Отец кивнул. – Он сказал, что должен позвонить тебе, но сначала шлет это письмо. Я рассказал обо всем, что случилось с вами обеими, и что у вас все хорошо.

Тут синяя дверь с латунным молоточком распахнулась, Винни выбежала и бросилась к отцу:

– Папуля!

Он наклонился и подхватил ее. Я сунула конверт в карман.

На пороге появилась мать. В синем трикотажном платье, с волосами, собранными в пучок на затылке, она стояла твердо, как тот ясень, что рос во дворе ее дома, уверенно, как стена, которую она день за днем, камень за камнем, строила в память о нас.

Винни подскочила ко мне, а папа пошел к своей жене. Они стояли и смотрели друг на друга, пока из уст матери не вырвалось слово, разделенное пополам рыданием:

– Тим… оти.

Мы с Винни смотрели, как мама и папа стоят, обнявшись, в голом саду. Папины плечи подрагивали от волнения, мама уткнулась головой ему в плечо, а он гладил ее по волосам.

– Мне так жаль, – сказала она.

– Мне тоже, – отозвался он.

– Мне столько нужно тебе сказать, – долетели до нас ее слова. – Я так сожалею…

Он не дал ей договорить, прижав палец к губам и встретившись с ней взглядом. Мама повисла на нем, и папа увлек ее в дом, тихо притворив дверь.

Несколько позже в тот день мы сидели в гостиной дома Джеймсонов, где жарко пылал огонь. Все мы: мама, папа, Винни, Чарли, Пиппа и я – собрались в комнате, бывшей за последнюю неделю свидетельницей стольких важных разговоров, известий и открытий.

Мама и папа долго пробыли наедине, а мы их ждали. Теперь, наблюдая за сидящим от меня через журнальный столик отцом, я не замечала в нем гнева, только свойственные ему спокойное достоинство и благожелательность.

Прощение свернулось в клубок и дремало, как сонный лев, оставалось только понять, кто пробудит его первым.

Мойра принесла чай и задержалась в задней части комнаты. Я не винила ее. Даже мне хотелось знать, что будет дальше, кто первым заговорит и что скажет. Ведь в этой комнате с дамастовыми шторами, с покрытыми морозным узором окнами и потрескивающим в камине огнем скопились двадцать пять лет невысказанных слов. Двадцать пять лет загадок, обид, любви и ненависти.

– Простите меня, – произнесла мать. – Простите все, кто собрался здесь, хотя я не заслужила даже того, чтобы хоть один из вас понял причины моих поступков.

– Никто из нас ничего не заслужил, – отрезал папа. – Вот в чем чертова истина.

– Папуля! – возмутилась Винни. – Не ругаться.

Отец печально улыбнулся и постучал пальцами по вискам.

– Я не спросил, Бронни. – Он употребил ее старое прозвище, и мое детство оказалось где-то совсем рядом, только протяни руку. – Ты совсем перестала писать?

– Да. После ухода я не позволяла себе такой роскоши, за исключением создания слов, которые никогда больше не применяла. Слов, оставленных Кларе. Я рисовала, но не занималась писательством.

– Картина в кабинете, – сказала я. – Где изображен наш дом.

– Да, я написала ее для Пиппы. – Мама посмотрела в сторону подруги. – Пусть тайком от нее, я хотела отдать ей частицу себя, здесь. Еще я дала ей «Срединное место». Тоже частица меня. Немного правды. Но не вся правда, знаю.

– Твой язык, – промолвила я. – Все, что от него осталось, находится наверху.

Она закрыла на секунду глаза. Руки ее сжали край стула так, что побелели костяшки пальцев, потом она подняла их, раскрыв ладони, как