На доблесть и на славу - Владимир Павлович Бутенко

года назад, на Кавказе. Он был зван на рождественский ужин в берлинскую рейхсканцелярию, куда перенесена Ставка Гитлера. Фюрер нездоров. Главнокомандующим фактически стал Гиммлер. Они оба отвергли доводы Гудериана о близком наступлении русских в Польше и – поплатились. Гиммлер, рейхсфюрер СС, совмещает должности министра внутренних дел, начальника полиции, командует Армией резерва и группой войск “Верхний Рейн”. Такая перегруженность едва ли целесообразна.

Гражданское управление страной негласно взял на себя Геббельс. Они между собой дружны и направляют действия Фюрера в нужное для себя русло. Их поддерживает Йодль. Я преклоняюсь перед его оперативным талантом. Но и он совершил непростительную ошибку, направив освободившиеся в Норвегии войска на Запад, а не в Польшу. Йодль боялся в Арденнах потерять инициативу. А в итоге там нас остановили. И в Силезии некому отражать атаки Советов!

Я отнюдь не сентиментален. Однако, оставшись сегодня в одиночестве, в номере офицерской гостиницы, долго молился Деве Марии. Ее заступничество и помощь так необходимы всем нам. Если герои-танкисты пробьются к двухсоттысячному гарнизону Будапешта, что позволит развернуть фронт, – многое может измениться в нашу пользу».

8

Последняя военная зима выдалась на Дону перепадчивой. Бойкая пороша сменилась декабрьской теплынью. Под Новый год заметелило. Снега легли богатейные, пуховые. В полдень на солнце отпускало, мокрели дороги. Бражно пахло вишневой корой и соломой. Веселели, подавали голоса синички. А к ночи тени густо заволакивали хутор и левады, каменел снежный наст, – в яркозведной шапке, незримо приходил из степи дедушка Мороз, курил печными трубами, узорил окна. За ним прибегали зверушки. Однажды зайчиные «петли» Лидия обнаружила за стеной летницы, возле чегарника. Эти заросли дикой вишни были изрядно обглоданы. С того дня Жулька бегала на длинной цепи, отпугивая «косоглазую» братию…

В начале февраля задождило, распустило грязь. А у Дагаевых, как нарочно, подсвинок подмел все кормовые припасы, с голодухи грыз даже нарубки камышин и вербную лозу. В первую же захолодь хозяйки наметили с кабанчиком покончить.

Морозец поджал аккурат в воскресенье, когда дядька Михаил Наумцев был свободен. Он пришел к Дагаевым с помощником, тоже пчеловодом, приехавшим из райцентра, Петром Андреевичем Ходаревым. Невысокий, ладно скроенный гость, еще не старый, одетый по-благородному, вежливо поздоровался с теткой Устиньей, Таисией и приглашенной к ним Лидией. А из оклунка, прихваченного с собой, вначале достал старую фуфайку и треух. Переоделся. Потом вынул завернутые в тряпку два ножа с деревянными ручками. Михаил Кузьмич, пришедший из дому в затрапезной одежде, в телогрейке и кроличьей потертой шапке с опущенными ушинами, взял один на выбор, попробовал лезвие пальцем.

– Ого! Хоть брейся.

Приезжий свел густые брови и слегка улыбнулся в щетинистую бородку.

– А как же! Приходилось в окопах шашкой бриться. Сам Брусилов к нам на смотр приезжал.

Незнакомый человек, а с первого взгляда, с первых слов Лидия почувствовала к нему уважение. В осанке, в уверенных движениях пчеловода ощущалось достоинство, внутренняя сила. Подметила Лидия, что он абсолютно лишен суесловия.

Федюньку разбирало нетерпение. Он знал от матери и Таньки, что будут резать кабанчика, и с любопытством поглядывал на соседний двор, крутился возле плетня. Наконец, из хаты вышли бабка Устинья, дед Мишка и чужой человек в треухе, с темными усами и бородкой, немного похожий на цыгана. Они направились к свиному закуту, хрустя по снежной дорожке. Подле него был приготовлен стог курая и мелкого камыша. Федюнька перелез через плетень и подступил к дурно пахнущему свинюшнику. В дверь было видно, как бабка и дед Мишка руками и коленями толкали подсвинка в бок, тесня наружу, а «цыган» тащил за налыгач, петлей затянутый на задней ноге бедняги. Тот, чуя недоброе, сопротивлялся, отбрыкивался, норовил стать к выходу задом. Хозяйка, тяжело дыша, разжалобившись, ушла в хату. А дядьки стали Ваську лупить, с трудом выгнали во двор. Поорав, он успокоился, захрюкал. Прошелся вдоль дорожки, двигая пятачком, принюхиваясь к незнакомым запахам снега и ветра. Грязнобокий, с розовыми лопушистыми ушами, хрюша вызывал у Федюньки жалость. И вместе с тем замирало в груди от ожидания дальнейшего. Мальчуган во все глаза смотрел то на дядек, то на кабанчика, ступающего на раздвоенных копытцах.

– Подсекай за левую переднюю. А я – веревкой, – приказал деду Мишке его напарник, и они разом завалили подсвинка на правый бок. Оба кинулись сверху, придавили, не давая вывернуться. Чужой дядька выхватил из-за голенища сапога нож. Кабанчик пронзительно заблажил, но рука «цыгана» вмиг оборвала его крик, вогнав лезвие под задранную кверху переднюю ногу. Натужный смертельный хрип сильно испугал Федюньку, он отвернулся, отошел к забору. Острое неприятное волнение, чуть было не выжавшее слезы, снова сменилось любопытством. Казачонок подошел к заснеженной площадке, на которой длинным и приплюснутым поленом, наливаясь мертвенной желтизной, уже застывал подсвинок. Вскоре его оттащили от лужицы дымящейся и загустевающей крови и животом книзу распластали на дорожке. Резальщики снегом отерли кровь с рук и принялись смолить тушу. Навильники курая и камыша подбрасывали то на бока, то на спину и рыло, следя, чтобы пламя равномерно палило щетину. «Цыган» пробовал, соскребал ножом копоть со шкуры, по коричневато-желтому оттенку и твердости определяя ее готовность. Смолили долго, пока не сожгли весь стог. Потом задубелую темную тушу уложили на старую дверь. Принесли два ведра горячей воды. И, поливая из кружек, принялись очищать, скоблить ее. По всему двору пахло паленой щетиной, пеплом, пряной кровью. А дядьки деловито шуршали ножами по шкуре, время от времени вытирая их тряпкой. Когда вся туша сделалась ровного, смугло-золотистого цвета, они накрыли ее старыми одежинами, попоной и сами сели сверху.

– Иди к нам, курносый! – позвал дед Михаил. – Сидай!

Федюнька подбежал, плюхнулся рядом, на спружинивший бок. Сидеть на кабаньей туше было непривычно и весело. Щекотал ноздри запах мокрой сохлой травы и прикопченной шкуры.

– Нехай упаривается, от этого сало мягче и душистей, – пояснил Михаил Кузьмич. – Ну, пишет батька с фронта?

– Нет. Не пишет.

– Значит, некогда. На войне себе не начальник. То в окопе, то на марше, то в бою. Каши дадут ухватить – и опять под команду! Даст бог, вскоростях получите. Он у тебя геройский, не пропадет!

Потом отверделого подсвинка запрокинули на спину, подперев бока камнями, и начали разделывать. Сперва «цыган» отхватил голову, потом отполосовал пузонину. Тетка Таисия и бабка принесли корыто, здоровенный чугун. Дед Мишка топориком вырубил грудинку и отдал им, наказав варить шулюнец! Федюнька постоял, с грустью наблюдая, как «васька» превращается в бесформенные куски мяса, окорока, полосы сала. Странное разочарование крепло в детской душе. Мальчуган обошел рдеющий кровью снег, грязную дорожку, корыто, заваленное тошнотно