Королевские сестры - Виктория Холт

сын мог бы поправить здоровье на целебном воздухе, разнеслась, и несколько человек, памятуя об изменении положения принцессы Анны, умоляли ее воспользоваться их домами.

Анна колебалась; и однажды лорд Фицхардинг, который вместе с женой был опекуном юного Глостера, пришел к ней и сказал, что его двоюродная бабка, миссис Дэвис, давно удалившаяся от придворной жизни, услышала о нужде принцессы и будет рада принять ее, маленького герцога и нескольких их слуг у себя.

Это будет тихая жизнь в деревне, а бабушка, которой было тогда восемьдесят лет, питалась фруктами и овощами, которые сама выращивала, и была уверена, что они принесут большую пользу маленькому принцу.

Это предложение было утешительным, ибо Анна помнила эту пожилую леди, родственницу Беркли, — она была кроткой, преданной, сильной духом, и Анна была уверена, что это именно то место, куда ей следует поехать, поэтому она приняла приглашение, не сказав Саре; и на этот раз Сара не стала протестовать, решив провести это время со своей семьей.

Итак, пока Сара уехала в Сент-Олбанс, чтобы всерьез обсуждать дела с мужем, Анна с сыном и совсем небольшой свитой из слуг и придворных отправились в Твикенхем.

— Что же я буду делать, — спросил герцог, — без моих солдат, которыми нужно командовать?

— Будешь есть фрукты, травы и овощи.

— Но, мама, ведь не едят же целый день.

— Ты должен набраться сил и поправиться.

— Но быть так далеко, в деревне!

— Нельзя же вечно командовать солдатами из постели. Разве генералы так поступают? Нет, если генерал заболел, он старается поскорее выздороветь… и тогда его встречают почетным караулом и…

— Почетным караулом, — повторил Глостер и умолк, уже представляя себе торжественное возвращение.

А пока, в течение четырех недель — а может, и дольше — ему предстояло есть фрукты, овощи и травы, жить тихо и набираться сил, потому что, похоже, именно так и должен поступать генерал, чтобы поскорее выздороветь.

***

Она была старая-старая женщина. Глостер никогда не видел никого старше; лицо у нее было розовое, в морщинках, а глаза — ярко-голубые. Она была молчалива, но отвечала на вопросы, если удавалось застать ее одну. Она сидела в саду в своем кресле-качалке, и солнце, играя в ее седых волосах, превращало их в подобие нимба над головой святого — стоило лишь прищуриться и немного вообразить.

Ее поместье было большим и почти целиком отведено под выращивание фруктовых деревьев, овощей и трав. Когда Глостер прибыл с матерью и ее свитой, некоторые деревья были увешаны красными вишнями. Он никогда раньше не видел их в таком множестве.

Старая леди стояла в холле, чтобы встретить их по приезде; он с любопытством уставился на нее, гадая, каково это — быть такой старой. Может быть, однажды он ее спросит.

Она улыбнулась ему и сказала, что он скоро поправится и наберется сил, чтобы вернуться к своей армии. А пока он может есть сколько угодно фруктов с ее деревьев, но должен всегда помнить, что деревья — живые существа и им нельзя вредить.

Это была интересная мысль. Старая женщина ему понравилась.

Его уложили спать в комнате, пахнущей лавандой и травами, которая показалась ему маленькой после его покоев в Кэмпден-хаусе. С ним был Льюис, который спросил, как ему здесь нравится.

— Еще рано говорить, Льюис, — ответил он. — Но я чувствую себя обычным мальчиком, а не принцем.

— Тогда Вашему Высочеству это не понравится.

— А мне нравится, Льюис. Пока что нравится.

Он быстро уснул, размышляя о старой леди.

В Твикенхеме было мало церемоний. Слуги принцессы Анны присоединились к домашней прислуге; сама Анна проводила большую часть времени в отведенных ей комнатах, а маленькому герцогу нравилось исследовать дом и окрестности.

Увидев старую леди, собиравшую фрукты или травы или сидевшую в своем кресле-качалке, он подходил и вставал рядом, наблюдая. Она улыбалась ему, но не всегда заговаривала. И это было так непривычно и приятно; казалось, она понимала, что ему не всегда хочется задавать вопросы или отвечать на них. Иногда она показывала ему травы, которые собирала, и рассказывала, для чего они нужны, что лечат. Он слушал внимательно, а иногда и сам срывал листок и протягивал ей. У нее всегда находилось что-нибудь интересное, чтобы сказать о нем.

Он искал ее каждый день, и, найдя в кресле-качалке, садился у ее ног.

Иногда они разговаривали, иногда молчали. Ему нравилось и то и другое.

Однажды он спросил ее, каково это — быть такой старой, и она ответила, что это очень похоже на то, как быть очень молодым; просто молодые ценят одно, а старые — другое.

— Например, битвы, — сказал он, — и сбор трав.

Она кивнула и продолжала качаться.

Затем он рассказал ей о своих солдатах и чудесных битвах, которые они вели, а она рассказала ему, как, когда она была при дворе, королем был его прадед.

— Расскажите мне о нем.

— Он поссорился с парламентом и был вынужден уехать.

— Куда?

— Далеко, откуда не мог вернуться.

— Мой дед тоже уехал далеко, откуда не может вернуться. По крайней мере, пока корона у Вильгельма. Но мне об этом говорить не положено.

— Тогда откуда ты знаешь?

— Я слушаю. Я всегда слушаю. Понимаете, я всегда хочу знать… всё. Это плохо?

— Я думаю, хорошо, когда хочешь знать.

— Ну, я хочу знать все… кроме Священного Писания. Писания я не хочу. Я не слушаю, когда мистер Пратт пытается меня учить.

— Почему тебе не нравится?

— Потому что я не люблю ходить в церковь.

— Ох, — сказала миссис Дэвис и надолго замолчала.

***

Вскоре Глостеру показалось, что он всегда жил в Твикенхеме; казалось, солнце светило каждый день, и, как ни странно, ему всегда находилось занятие. Его главной радостью было общество старой леди. Их взаимную привязанность заметили и отмечали, как странно, что очень старая женщина так притягивает к себе маленького мальчика.

Когда она говорила, то рассказывала ему о дворе его прадеда, который был кроток, и о его французской прабабке, которая была вспыльчива; она рассказывала ему о войнах между королем и парламентом, и он слушал с жадностью.

Она говорила с ним о Библии и рассказывала библейские истории; он никогда раньше не слышал, чтобы их рассказывали так. Она цитировала Новый Завет и говорила, что любит Библию, которая была для нее большим утешением.

— Для меня она никогда не была