Господи, напугай, но не наказывай! - Леонид Семенович Махлис

— Да как бы не так. Это только в газетах пишут, что мы на переднем крае, а на самом деле — мы тыловые крысы, и звездочки нам приклеивают уже к седой бороде. Да, мы хоть и не встречались, но за тобой наблюдали потихоньку — ты уж не обессудь. (Ты жива еще, моя наружка?)

— И теперь решили отчитаться передо мной о результатах наблюдений? — кажется, осмелел. Это хорошо. Успокоился, значит.

— В каком-то смысле. Мы знаем, что ты отошел в последнее время от своих сомнительных контактов. Это значит, что к нашим разговорам ты отнесся серьезно и сделал надлежащие выводы. (На вашем жаргоне это, кажется, называется профилактика, за которую, звездочек точно не раздают).

— Тогда что я здесь делаю? — стараюсь вести разговор на равных, ай молодца). — Хотите сообщить о приближающейся реабилитации? — Евгений Иванович мотнул кудрявой головой в веселой усмешке:

— Ну-ну, никто тебя репрессировать не собирался. Мы считаем все, что было в прошлом, юношеской ошибкой, которую ты, похоже, осознал. (Осознал, осознал. Можете быть уверочки. Как говаривал дядя Мотя, бабушкин брат, «на шиксах учатся»). Мы хотим задать тебе несколько вопросов по смежному делу.

Последовавшие вопросы касались Валентина Пруссакова. Студента-железнодорожника арестовали вслед за Дольником. Конфисковали стихи. Наверное, это было правильное решение. Плохие стихи надо конфисковывать. (Я тоже когда-то писал стихи. Но не стал ждать, пока их конфискуют. Сам уничтожил. И мама помогла). Около года Пруссаков провел под следствием. Вероятно, дело его разваливалось, потому что до суда не дошло. Но с паршивой овцы «на файв о’клок». Студенту помогли написать покаянное письмо с проклятиями в адрес «сионистских вербовщиков», опубликовали в «Правде» и без суда отпустили на съедение бывшим соратникам. Пруссаков снова стал появляться у синагоги, но его протянутая для приветствия рука повисала в воздухе. До Артюра Рембо он так и не тянул. «Талант» разночинца со временем раскроется в других жанрах.

Вопросы о Пруссакове скоро кончились. Мне показалось, что они были лишь предлогом, затравкой.

— Мы знаем, что ты серьезно относишься к своей будущей профессии (к черту профессию, академическая карьера мне у вас заказана, если даже к школам не подпускают, до сих пор ума не приложу, на каком мифилологическом чуде-юде в МГУ въехал). Мы знаем и то, что у тебя трудности с работой по специальности (еще бы вам и не знать — у каждого кадровика ваш телефон — ночью разбуди). Мы доверяем тебе. И я думаю, что в наших силах помочь тебе с работой.

Так вот, оказывается, в чем дело. КГБ реорганизован в биржу труда и специализируется на трудоустройстве журналистов-евреев. А я-то думал — стучать попросят. Грубо мыслю.

Евгений Иванович сделал паузу, ожидая моей реакции. А я весьма некстати снова вспомнил историю нашего с ним знакомства, как я незаслуженно назвал его мудаком, не дав ему даже возможности объяснить, что я заблуждаюсь. Мне было неловко за тот эпизод, хотя в глубине души я гордился этим сюжетом, и до седых волос буду его пересказывать.

— Доверяете, значит? — произнес я скорее, чтобы заполнить паузу, чем поддержать тему. — Тогда почему вы перехватываете мою корреспонденцию, почему звоните людям от моего имени и от моего же имени их оскорбляете, почему устраиваете слежку? Не в целях ли укрепления доверия?

Чекисты переглянулись. Мне показалось, что Евгений Иванович смутился.

— Это ты о Жозефине? Понимаешь, оперативная работа иногда не оставляет времени для других методов. И почему ты думаешь, что именно ты был объектом наблюдения? Может, нас интересовала она. Жозефина известна нам давно, и были опасения, что она приехала в Москву, чтобы быть поближе к иностранцам.

— А Польша?

— Какая Польша?

— Почему в Польшу меня не пустили в прошлом году? Кому от этого вред был?

— Про Польшу вообще в первый раз слышу. — Почти искренне огорчился майор. — Я непременно наведу справки. Так вот, Леонид, мы с Виталием Павловичем подумали, почему бы тебе не переключиться как журналисту на еврейский вопрос? Пиши о том, как живут наши (!) евреи, как свои праздники встречают. Только правду пиши. А мы будем помогать твои статьи пристраивать. Ты, кажется, для АПН пишешь? (Да твою «правду», то есть высокоочищенный продукт твоей веры, в АПН у меня и без твоей протекции с руками вырвут, и еще попросят. Или пора готовить достойную смену Вергелису и Солодарю?).

— Разумеется, работать будешь небесплатно. Мы знаем, что ты в средствах стеснен. (Еще бы не стеснен — поди поживи на 69 рэ).

И чтобы не дать мне усомниться в его филантропическом порыве, «садовод» подошел к небольшому сейфу (как это я раньше не приметил этой нестандартной детали скромного убранства жилища старушки-пенсионерши) и положил на желтеющие кружева три хрустящих червонца:

— Это не аванс, это — подарок, можно без расписки.

Бедный, бедный Евгений Иваныч. Этот скетч вы наверное несколько дней отрабатывали, о сумме спорили, мою «еврейскую алчность» обсуждали и так вляпались. Не 20, не 40, а именно 30 неконвертируемых сребреников. Теперь я для них не просто объект наблюдения, а «еврей-ОВР» — объект вербовочной разработки. Термин пришел ко мне много лет спустя, когда в руки попала секретное методическое пособие КГБ об особенностях вербовки евреев. В библиографии к ней мелькнул «Форд, Генри». Геббельса почему-то не было.

— Знаете, Евгений Иванович, я ведь без расписки денежные подарки до сих пор только от отца получал, и то, увы, нечасто. Спрячьте ваш подарок. Вот когда я заработаю, то приму в виде гонорара даже с распиской. Я подумаю над вашей идеей, хотя, честно говоря, в данный момент я полностью поглощен символистами.

— Это может быть уникальный шанс. Есть немало евреев, которые не задумываясь за него ухватились бы (это уж не ходи к гадалке). И имя бы сделал (еще какое!). Нам ведь твоя судьба небезразлична. И на факультете у тебя все говорят, что ты человек способный и перспективный. И нам ты зла не сделал (а кто в Лефортово распекал меня за «сокрытие фактов» да каторгой грозил?). Словом, подумай, предложи темы, позвони и все обсудим. Встретимся здесь же — ты только адрес-то не записывай, постарайся запомнить. Добро? (Да вы не извольте беспокоиться, дяденьки, я ваши адреса всю жизнь помнить буду, как ваш бывший министр Виктор Абакумов, который несколько эффективней использовал такие конспиративные квартиры — для встреч с девушками). Habeas Corpus[11] в качестве вкладыша к диплому — что может быть лучше! Почему-то вспомнилась реплика Виктора Райского из фильма «ЧП» (пожалуй, лучшая роль Вячеслава Тихонова): «Полковник Гао, если