Потоп. Огнем и мечом. Книга 2 - Генрик Сенкевич

– Что ж, он в колодец прыгнул?

– Нет, пан вахмистр, он между бревнами кинулся – их пропасть навалено у колодца – да в ямы, что остались после корчевки. Бросил я лошадей, думаю, хоть и разбегутся они, мы тут других найдем, а сам кинулся за ним, да застрял в первой же яме. Ночь, темно, он, дьявол, место знает, вот и убежал… Чтоб его чума взяла!

– Наведет он нам сюда этих чертей, наведет, чтоб его громом убило! – Вахмистр оборвал речь, а через минуту сказал: – Не придется нам ложиться, надо хату до утра стеречь: вот-вот набежит ватага.

И, желая подать другим пример, уселся с мушкетом в руке на пороге хаты; солдаты, устроившись подле него, то беседовали вполголоса, то тихонько мурлыкали песенку, то прислушивались, не раздастся ли в лесном шуме топот копыт и фырканье приближающихся лошадей.

Ночь была светлая, лунная, и лес шумел. Жизнь кипела в его недрах. Это была пора течки у оленей, и в чаще раздавался грозный рык рогачей. Отголоски его, короткие, хриплые, полные ярости и гнева, слышались кругом, во всех частях леса, и в глубине его, и поближе, порою совсем рядом, в какой-нибудь сотне шагов от хаты.

– Они, как придут, тоже станут реветь, чтобы обмануть нас, – сказал Белоус.

– Э, нынче ночью они не придут. Покуда парень до них дойдет, ободняет! – возразил другой солдат.

– Днем, пан вахмистр, надо бы хату обшарить да стены подрыть, – коли тут разбойники живут, у них и клады должны быть.

– Нет клада дороже, чем вон там, на конюшне, – показал Сорока рукой на сарай.

– А не взять ли?

– Э, дураки! Ведь отсюда выхода нет, кругом одна трясина.

– А ведь сюда же мы добрались.

– Бог привел. Живая душа не пройдет сюда и не выйдет, коль дороги не знает.

– День встанет, найдем дорогу.

– Не найдем. Они тут нарочно напетляли, следы-то обманные. Не надо было парня упускать.

– До большой дороги тут день пути, – сказал Белоус, – вон в ту сторону идти надо! – Он показал на восточную часть леса. – Будем ехать, покуда не выедем, – вот и вся недолга!

– Ты думаешь, выедешь на большую дорогу, так уже пан? Да лучше тут пуля от разбойника, чем там петля.

– Это как же так, отец? – спросил Белоус.

– Да ведь нас там уже, наверно, ищут.

– Кто, отец?

– Князь.

Сорока умолк, а с ним умолкли в страхе и остальные.

– Ох! – вздохнул наконец Белоус. – Тут худо, и там худо: куда ни кинь, везде клин!

– Загнали нас, как волков в тенета: тут разбойники, а там князь! – сказал другой солдат.

– Чтоб его гром убил! – воскликнул Белоус. – По мне, уж лучше иметь дело с разбойником, нежели с колдуном! Знается этот князь с дьяволом, знается! Завратынский с медведем схватывался, а он вырвал у него саблю, как у мальчишки. Чары на него напустил, как пить дать. А как кинулся потом на Витковского, так на моих глазах вырос с сосну. Не будь этого, я бы живым его не выпустил.

– Все равно дурень ты, что не напал на него.

– А что было делать, пан вахмистр? Подумал я: конь под ним самый лучший, стало быть, захочет он – так ускачет, а напрет на меня – так я не отобьюсь, потому с колдуном человеку не совладать. Он с глаз твоих сгинет иль взовьется столбом пыли.

– Это правда, – заметил Сорока. – Я как стрелял в него, так его будто туманом накрыло, ну я и промахнулся! Верхом всяк может промахнуться, потому конь под тобой не стоит, но чтоб пешему дать промах, такого со мной вот уж десять лет не бывало.

– Да что толковать! – сказал Белоус. – Давайте лучше сочтем: Любенец, Витковский, Завратынский, наш полковник – и всех он один безоружный свалил, а ведь каждый из них не раз выходил против четверых. Без помощи дьявола ему бы такого не сделать.

– Предадим себя Господу, а то ведь дьявол и сюда дорогу князю покажет, коли тот знается с ним.

– Да у князя и без того руки долги, вон он пан какой…

– Тише! – сказал вдруг Сорока. – Что-то в листьях шелестит.

Солдаты умолкли и насторожились. Неподалеку и впрямь послышался тяжелый топот, под копытами явственно зашуршала опавшая листва.

– Коней слыхать, – шепнул Сорока.

Но топот стал удаляться, и вскоре раздался грозный и хриплый рев оленя.

– Это олени! Рогач ланей зовет или другого пугает.

– Рев в лесу стоит, будто черт свадьбу играет.

Солдаты снова примолкли и задремали, один только вахмистр поднимал порою голову и минуту прислушивался, после чего опять ронял голову на грудь. Так прошел час-другой, наконец ближние сосны из черных стали серыми, верхушки их все больше светлели, будто кто обливал их расплавленным серебром. Умолк рев оленей, и невозмутимая тишина воцарилась в лесной чаще. Сменяя зарю, медленно разливался белесый свет и гасил ее алые и золотые отблески; наконец белый день встал и озарил усталые лица солдат, спавших подле хаты мертвым сном.

Внезапно распахнулась дверь, и на пороге показался Кмициц.

– Эй, Сорока! – крикнул он.

Солдаты повскакали.

– Господи, да ты, пан полковник, на ногах? – воскликнул Сорока.

– А вы спите, как сурки: головы можно вам срубить и кинуть за плетень, покуда кто-нибудь проснется.

– Да мы, пан полковник, до утра не спали, белый день уж встал, как уснули.

Кмициц огляделся по сторонам:

– Где это мы?

– В лесу, пан полковник.

– Вижу. А что это за хата?

– Да мы и сами не знаем.

– Пойдем! – сказал пан Анджей Сороке.

И снова вошел в хату. Сорока последовал за ним.

– Послушай, – обратился к нему Кмициц, опускаясь на топчан, – так это князь в меня стрелял?

– Да.

– А что с ним сталось?

– Ушел.

На минуту воцарилось молчание.

– Это плохо! – сказал Кмициц. – Из рук вон плохо! Лучше было уложить его, чем пустить живым!

– Мы так и хотели, да…

– Что «да»?

Сорока коротко рассказал обо всем происшедшем. Кмициц слушал со странным спокойствием, только глаза у него горели.

– Стало быть, его взяла, – промолвил он наконец. – Но мы еще встретимся. Ты почему с дороги свернул?

– Погони боялся.

– Правильно сделал, они, наверно, гнались за нами. Уж очень нас мало теперь против Богуслава с его силой, чертовски мало! К тому же он отправился в Пруссию, а там мы не можем гнаться за ним, придется подождать!

Сорока вздохнул с облегчением. Видно, Кмициц не так уж боялся князя Богуслава, коль скоро толковал о погоне. Эта уверенность сразу передалась и старому солдату, который привык не своей головой думать и не своим сердцем чуять, а полковника.

Пан Анджей тем временем погрузился в глубокую задумчивость; очнувшись внезапно, он стал шарить около себя.

– Где мои письма? – спросил он.

– Какие письма?

– Которые были при мне… Я их в пояс спрятал. Где пояс? – лихорадочно спрашивал пан Анджей.

– Пояс я сам отстегнул и снял, чтобы твоей милости дышать было полегче, вот он лежит.

– Дай сюда!

Сорока подал кожаный пояс на белой замшевой подкладке с карманами, стянутыми шнурком. Кмициц раздернул шнурок и поспешно достал бумаги.

– Это грамоты шведским комендантам, – сказал он с беспокойством в голосе, – а где же письма?

– Какие письма? – повторил Сорока свой вопрос.

– Черт бы тебя побрал! Письма гетмана шведскому королю, пану Любомирскому, все письма, которые были при мне!

– Коли в поясе их нет, стало быть, нет нигде. Верно, в пути потеряли.

– По коням, искать! – страшным голосом крикнул Кмициц.

Не успел изумленный Сорока выйти из хаты, как пан Анджей в изнеможении повалился на постель и, схватившись руками за голову, застонал:

– О, мои письма! Мои письма!

Солдаты тем временем уехали на поиски; только одному из них Сорока велел стеречь хату. Оставшись один, Кмициц предался мыслям о своем положении, которое было совсем незавидным. Богуслав ускользнул из его рук. Угроза страшной и неотвратимой мести могущественных Радзивиллов нависла над ним. И не только над ним, но и над теми, кого он любил, – короче, над Оленькой. Кмициц знал, что князь Януш не задумается нанести ему удар в самое больное место, что он выместит ему на Оленьке. Она ведь была в Кейданах, во власти страшного