Потоп. Огнем и мечом. Книга 2 - Генрик Сенкевич

– Так вы солдаты?

– Да уж не разбойники.

– А из какой хоругви?

– А ты что, гетман? Тебе отчет мы давать не станем.

– Говорю вам, волки вас тут съедят.

– А вас воронье сгложет.

– Отвечайте, чего вам надобно, черт бы вас побрал! Зачем влезли в нашу хату?

– А ты поди сам сюда! Нечего глотку драть из кустов. Поближе! Поближе!

– Даешь слово?

– Слово рыцарям дают, не разбойникам. Хочешь – верь, не хочешь – не верь!

– Двоим можно?

– Можно!

Через минуту из зарослей в какой-нибудь сотне шагов вышли два высоких плечистых человека. Один из них сутулился и, видно, был уже преклонный старик, другой держался прямо, только на ходу вытягивал с любопытством шею; на обоих были крытые серым сукном полушубки, какие носила шляхта поплоше, высокие яловичные сапоги и надвинутые на глаза меховые шапки.

– Что за дьявольщина! – пробормотал Кмициц, пристально всматриваясь в обоих.

– Чудеса, да и только, пан полковник! – воскликнул Сорока. – Ведь это наши люди?

Старик и парень были уже в нескольких шагах, но узнать пришельцев не могли, так как их заслоняли лошади.

Внезапно Кмициц шагнул вперед.

Но И тут они не признали пана Анджея, потому что лицо его было закрыто повязкой; они только приостановились и смерили его любопытными и беспокойными глазами.

– Где же твой другой сын, пан Кемлич? – спросил Кмициц. – Уж не сложил ли свою голову?

– Кто это? А? Что? Кто это говорит? – странным, словно бы испуганным голосом произнес старик.

И застыл, раскрыв глаза и разинув рот; но у сына глаза были моложе и зорче, он внезапно сорвал шапку с головы.

– Господи помилуй! Отец, да это пан полковник! – крикнул он.

– О, Господи! О, Иисусе сладчайший! – завопил старик. – Так это пан Кмициц!!

И оба они стали навытяжку, как положено приветствовать начальника, а на лицах их изобразились испуг и изумление.

– Ах, такие-сякие! – улыбнулся Кмициц. – Из дробовика салютовали!

Тут старик бросился назад с криком:

– Эй, сюда, все сюда!

Из зарослей показалось еще несколько человек, среди них – второй сын старика и смолокур; не зная, что случилось, все они бежали сломя голову с оружием наготове; но старик снова закричал:

– На колени, шельмы, на колени! Это пан Кмициц! Какой это дурак вздумал стрелять? Ну-ка, признавайся!

– Да ты сам, отец, и стрелял! – сказал молодой Кемлич.

– Брешешь! Брешешь, как пес! Пан полковник, ну кто мог знать, что это ты сам у нас в доме! Господи боже мой, да я все еще глазам своим не верю!

– Я сам, собственной персоной! – промолвил Кмициц, протягивая ему руку.

– О, Господи! – воскликнул старик. – Такой гость в лесу! Глазам своим не верю! Чем мы тут тебя, пан полковник, потчевать будем? Да кабы мы знали, кабы ведали! – Тут он обратился к сыновьям: – Ну-ка, болваны, беги который-нибудь в погреб да принеси меду!

– Дай, отец, ключ! – сказал один из сыновей.

Старик стал искать за поясом ключ, подозрительно поглядывая на сына.

– Ключ? Как бы не так! Знаю я тебя, цыгана, ты сам больше выпьешь, чем сюда принесешь. Сам схожу! Ишь чего захотел: дай ему ключ! Ступайте да отвалите бревна, а уж отворю и принесу я сам!

– Да у тебя, пан Кемлич, я вижу, погребок укрыт под бревнами? – сказал Кмициц.

– Да разве тут что-нибудь убережешь с этими разбойниками! – показал старик на сыновей. – Они бы отца сожрали. Вы еще здесь?! Ступайте отвалите бревна. Так-то вы слушаетесь того, кто вас породил?

Сыновья метнулись опрометью за хату, к кучам нарубленных бревен.

– Ты, как я вижу, по-прежнему воюешь с сыновьями? – спросил Кмициц.

– Разве с ними в мире проживешь? Драться умеют, добычу брать умеют, но как дело дойдет до дележа с отцом – из глотки приходится вырывать свою часть! Вот она, утеха моя! А парни как туры! Пожалуй, пан полковник, в хату, а то здесь холод пробирает. Господи боже мой, такой гость, такой гость! Ведь мы под твоим начальством больше захватили добычи, чем тут за целый год! А теперь вот горе! Одна бедность! Худые времена, и чем дальше, тем все хуже, да и старость не радость! Пожалуй в хату, в убогую нашу хижинку! Господи, да разве мог я ждать такого гостя!

Старый Кемлич говорил странно торопливым и жалобным голосом и все бросал по сторонам быстрые, беспокойные взгляды. Это был костистый, высоченного роста старик, с вечно недовольным, кислым лицом. Глаза у него, как и у обоих сыновей, были косые, брови кустистые и такие же усы, из-под которых торчала уродливо выпяченная нижняя губа, которая, как у всех беззубых людей, при разговоре поднималась к самому носу. Старому, сморщенному лицу странно не соответствовала крепкая фигура, выказывавшая необыкновенную силу и живость. Движения его были стремительны, точно весь он был на пружинах; он непрестанно вертел головой, стараясь охватить глазом все, что его окружало: и людей, и предметы. По мере того как в нем просыпался служака, трепетавший перед бывшим начальником, а быть может, и привязанный к нему, старик все униженней держался с паном Анджеем.

Кмициц хорошо знал Кемличей; отец и оба сына служили у него в те времена, когда он на свой страх вел в Белоруссии войну с Хованским. Это были храбрые солдаты, столь же храбрые, сколь и жестокие. Сын Косьма некоторое время был в отряде знаменосцем, однако вскоре отказался от почетного звания, мешавшего ему брать добычу. Среди гуляк и игроков, из которых состояла ватага Кмицица, днем пропивавших и спускавших все, что за ночь ценою крови они захватывали у врага, Кемличи выделялись своей страшной алчностью. Они усердно собирали добычу и прятали ее в лесах. Особенно лакомы были они до лошадей, которых продавали потом в шляхетских усадьбах и местечках. Отец дрался не хуже сыновей-близнецов, но после каждого боя отнимал у них самую лучшую долю добычи и при этом жаловался, и скулил, что они его обижают, и стонал, и охал, и грозил им отцовским проклятьем. Сыновья на него ворчали; но были они от природы глуповаты и позволяли тиранить себя. Несмотря на постоянные ссоры и споры, в бою они яростно, не щадя жизни, защищали друг друга. Товарищи не любили Кемличей, и все их боялись, в драке они были страшны. Даже офицеры избегали связываться с ними. Один только Кмициц будил в них неописуемый страх, да еще трепетали они перед Раницким, когда лицо его в гневе покрывалось пятнами. Обоих они почитали за высокий род, ибо Кмицицы с давних пор стояли у власти в Оршанском воеводстве, а в жилах Раницкого текла сенаторская кровь.

В отряде ходила молва, будто они накопили несметные богатства, однако никто толком не знал, была ли в этом хоть доля правды. Однажды Кмициц услал их с несколькими челядинцами и взятым в добычу табуном лошадей – и с той поры они пропали. Кмициц полагал, что они сложили головы, а солдаты твердили, что они угнали лошадей, потому что для них это был слишком большой соблазн. Теперь, когда пан Анджей увидел их целых и невредимых, услышал ржание в сарае подле хаты, заметил беспокойство, сквозившее у старика в раболепных изъявлениях радости, он подумал, что солдаты были правы.

Войдя с Кемличем в хату, Кмициц сел на топчан и, подбочась, в упор поглядел на старика.

– Кемлич, а где же мои кони? – спросил он.

– О Иисусе, Иисусе сладчайший! – простонал старик. – Люди Золотаренко забрали их, нас побили, изранили, рассеяли, гнали шестнадцать миль, еле мы живыми ушли от них. Ох, Пресвятая Владычица! Так мы и не смогли найти уже ни тебя, пан полковник, ни отряда. Загнали нас сюда, в эти леса, на нужду и голод, в эту халупу, на эти болота. Ничего, Бог милостив, вот и ты, пан полковник, жив и здоров, хоть, вижу, ранен… Не перевязать ли рану-то, не приложить ли трав, чтобы гной вытянуло. А сынки-то мои пошли отвалить бревна, да так и пропали. Что эти