Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

удалиться, ваше высокопревосходительство, – проговорила она с насилованною улыбкой и худо скрываемою обиженностью в звуке голоса, – мне также поручено было передать нечто княжне, но я уж потом… я успею…

Кира остановила ее движением руки. В лице ее читались нетерпение и решимость «вывести все это сейчас же на чистую воду».

– Позвольте, матушка, – я имею основание думать, что то, что вам «поручено», состоит в очень близком отношении к тому, что желает сказать мне тетушка. Во всяком случае у меня нет тайн, и я не желаю их. Прошу поэтому и тетушку, и вас передать мне теперь же открыто все, что имеете мне сказать: пусть каждая знает, что мне скажет другая.

Камер-фрейлина несколько уже дрожавшею от лет рукой подняла по привычке свой лорнет, приставила к правому глазу и тут же уронила его, как бы сказав себе: «И смотреть на нее не стоит!» Она не ожидала такого решительнаго тона у девушки, «chez une jeune fille5!» и не привыкла к нему.

Она откинулась в сторону игуменьи:

– Новые понятия, новое обхождение, как видите, матушка! – едко произнесла она. – Audace et bravade… неглиже с отвагой, как говорят люди.

Мать Нафанаила опустилась снова в свое кресло, перебрала четками и глубоко вздохнула.

Кира закусила губу: ее подмывали и злость и желание засмеяться.

– Соблаговолите же, матушка, доложить княжне, что вам поручено, – продолжала подчеркивать Прасковья Александровна, – a я покамест слушать буду.

Ta развела руками и вознесла глаза в потолок, словно призывая его во свидетели того христианского прежде всего смирения, с коим возлагала она на себя тяжелое бремя предстоявшей ей задачи.

– Не посетуйте на меня, княжна, – жалобно запела она, – за то что можете услышать для себя прискорбного из моих уст. Сказано: Твори волю пославшего тебя. Как приняла приказание, так по совести и послушанию должна я…

– Говорите, пожалуйста! – перебила ее, хмурясь, девушка. – К чему тут извинения!

– Пылкость молодости, – молвила на это Нафанаила, обращаясь к Охвостовой и как бы прося у нее извинения за эту «пылкость», – при самых лучших намерениях, как это почти всегда бывает в эти годы, увлекает часто нашу милую умную княжну далеко за ее пределы… должной осторожности… Она – если позволено мне будет так выразиться – очень часто грешит par trop de zèle, comme a dit Talleyrand7, – добавила она, считая небесполезным щегольнуть образованностью пред такою «высокопоставленною личностью», как эта «придворная старушка».

Но придворная старушка только на это поморщилась: в ее понятиях «православной инокине» было совсем «malséant» говорить в серьезную минуту на иностранном наречии, да еще о Талейране.

– Д-да… A дальше? – коротко проговорила она.

Нафанаила испустила новый вздох:

– Зложелательством исполнены люди в наш век, не прощают они друг другу ни слабостей, ни достоинств, a паче всего – превосходства умственного и душевного… Зависть снедает мелкие души… Так самые блестящие качества княжны служат ей часто во вред…

Кира перебила ее еще раз:

– Я вам очень благодарна, матушка, за мнение ваше о моих качествах, – но нельзя ли скорее о поручении вашем?

Игуменья глянула на нее теперь из-под нахлобученного клобука с тем самым «зложелательством», в котором она только что упрекнула «людей нашего века». Она никак не могла простить нашей фрейлине того, что она одна в этих стенах не хотела поддаваться на эффекты, к которым бывшая девица Травкина сохраняла все такую же страсть, играя на них и под этим монашеским клобуком своим.

– До сведения высоких особ, – начала она теперь ледяным голосом, с примесью худо сдерживаемой язвительности, – дошло об одном «весьма неприличном» – передаю буквально, извините, княжна! – разговоре вашем на вечере с графом…

– Так об этом уже знают здесь, – опечалили их уже этим! – не дав ей кончить, вскликнула камер-фрейлина, вся выпрямившись и направляя на этот раз свою золотую одноглазку прямо на лицо племянницы. – Отменно, княжна, отменно, могу вам только принести по этому случаю мой усерднейший комплимент!.. И как вы, право удивительно, будто свайкой в кольцо, так и попали, что мы с матушкой об одном и том же с вами гуторить съехались! Недаром видно сказывается: на воре и шапка горит… A мне об вашей конверсации8 передала вчера на вечере у Их Величеств самая та персона, с которою вы доставили себе удовольствие иметь таковую.

– А! – так и вырвалось у Киры (она этого ждала). – Он успел и вам нажаловаться!..

– Не знаю, – возразила Прасковья Александровна, заморгав взволнованно глазами, – что вы разумеето под «нажаловаться»! Он, как человек благорожденный и серьезный, ведая, что я вам единственная родня в Петербурге и что чрез меня, – протянула она, – доставлено вам то знатное положение, в коем вы по сю пору имели счастие находиться, он должен был спросить меня, как ему понимать следует этто… ваше… votre inimaginable sortie9, – договорила она по-французски, не находя в своем русском словаре соответствующего надобности энергического выражения.

– Нечего было ему спрашивать! – пылко отрезала княжна. – Я достаточно ясно высказала ему свои убеждения… которые и готова повторить во всякое время и кому угодно! – домолвила она, сверкнув глазами по направлению матери Нафанаилы.

Ta поспешно втиснула пальцы в пальцы, тесно прижала их к груди и вонзила еще раз глаза свои вверх: Ты, мол, Господи, веси, a я ничего уж не могу после этого!..

– Как вы сказали: «у-беж-де-ния»? – повторила по складам Охвостова. – Да, да, знаю, un mot, которое я начинаю часто слышать и читаю в этих ваших новых русских журналах. Слово глупое вообще, a в вашем рте (dans votre bouche) и совсем негодное!

– Это еще почему? – вскликнула девушка.

– Потому, пока вы носите цвета и едите хлеб здешнего дома, вы своих «у-беж-де-ний» не дерзаете иметь, a обязаны держаться манеры смотреть и думать (manière de voir et de penser) тех, кому вы служите. Без того вы им не слуга и не друг, a предательница и враг… A давали ли они вам право поступить, как вы сделали, говорить, что вы себе позволили?

Ответа не последовало. Кира не находила его против этих доводов.

Тетка ее горячо продолжала:

– Вы вот сейчас похвалялись с азартом матушке, быдто какой савраска без узды, что готовы и вдругорядь и «пред кем угодно» повторить, что вы расписывали там под маской. Значит, так я понимаю, что за все ихние милости и благодеяния вы им же теперича неприлично отвечать собираетесь? Похвалы достойно, воистину! A чтобы, как требуют честь и долг 10-dans toute âme bien née, спросить себя спервоначала, не можете ли вы compromettre-10 своими безумными словами тех, при ком имеете счастие состоять