Том 4. Счастливая Москва - Андрей Платонович Платонов

– Зачем тьма!.. У меня мысль!

– Мысль! Чего ж она не работала, раз сено пропало… Тьма у нас ошибка, а не закон, а если твоя мысль там ничего не сделала, то и у нас она не нужна… Ступай домой, я затворяю кабинет. Ты работать на станции не будешь…

Левин пошел в обход станции. У перрона находился пассажирский поезд. Люди ехали на север – на Харьков, Москву, Ленинград. В Москве работал Каганович, жила жена начальника станции. В сумраке вагонного окна стояла незнакомая женщина. Она скучно глядела на чужой для нее вокзал, на неинтересных людей, – тоже живущих себе здесь в своих надеждах и заботах, – и желала, наверно, чтобы поезд поскорее тронулся отсюда, и она тогда бесследно забудет людей, оставшихся на станции, даже названия этого места потом не вспомнит никогда и не задумается над теми, кто живет в дальних дымящих избушках, которые видны с идущего поезда на степном горизонте.

Начальник станции скромно улыбнулся своей нечаянной мысли. Он подумал, что эта женщина – дура, если так размышляет, но тут же возразил себе: значит, нужно, чтобы она сошла с поезда и осталась работать в Перегоне?

– Да! – резко вслух сказал Левин и засмеялся.

Он вспомнил другую женщину, молодую, одаренную талантом жить чужим чувством, прекрасную, несчастную артистку. Она исчезла где-то без славы, без имени, нищая, гордая и кроткая, никогда не подумав больше о нем, не умея, наверно, чувствовать то, что находится далеко, что давно бесполезно для ее быстро живущего, впечатлительного сердца. Она права, судьба необратима, и у начальника станции есть уже вторая, любимая жена, есть девочка-дочь, с которой он выйдет под руку в свет, в счастье, в настоящую жизнь, когда дочь вырастет в девушку.

Левин рассеянно остановился; потом он пошел обратно к пассажирскому составу. Женщина, смотревшая в окно из вагона, теперь вышла наружу. Она стояла около тамбура, в синем костюме, покрывши голову кашемировой южной шалью. Глаза ее удивленно, а не равнодушно разглядывали незнакомую станцию, служащих, весь местный странный мир. Ей было лет двадцать; свежее сосредоточенное лицо ее смотрело напряженно, одинаково готовое и к улыбке, и к печали. Проходя мимо нее, начальник станции поднес руку к козырьку фуражки, и женщина слегка поклонилась ему в ответ.

Одинокий человек, Левин редко видел в лицо тех дальних людей, для которых он работал. «Такой скоро будет моя дочь, – решил Левин про себя, – даже лучше, счастливей… А начальники станций будут не такие, как я: они будут спать по ночам, ездить в отпуск в путешествия, жить в семействе с женою среди родных детей».

* * *

На путях Левина догнала Галя.

– Эммануил Семенович. У конторщика жена на шпалозаводе работает, а ребенок за дверью кричит, а дверь замком закрыта… Ведь это что за жизнь: ну прямо – ничто!..

– За какой дверью? – спросил Левин.

– А в комнате ж, в ихней же хатке… Дитя одно целый день живет: отец же с матерью на работе! Как же так можно, Эммануил Семенович! Их пора организувать!..

– Ступай возьми у конторщика ключ от его хатки, – сказал Левин, – посиди с ребенком, пока отец с работы не придет. Сейчас его некем сменить…

– А обед кто вам сготовит? А кушать чего будете? – воскликнула Галя.

– Не буду кушать, – ответил начальник. – Буду жить натощак…

Галя уперлась руками в бока и подивилась:

– Моя мати!.. Он кушать не будет! На Украине чтоб не ели! А дирекция увидит, а товарищ Левченко опять приедет, а с Москвы кто покажется, да как узнают, да как скажут – а где твоя кухарка-гадюка, отчего ты постный такой, – а ну пускай кухарка за то дело в лес поедет, десять лет на тыщу человек борщ варить!.. Так добрее же будет взять того мальца в одеяло с собой на квартиру, обед сготовить и с ним поцацкаться…

Левин ушел в парк формирования поездов, затем на горку и на контрольный пост. Ночью замазали, выбили из графика четыре поезда. На маневрах не сокращаются мелкие аварии и несчастные случаи с людьми. Но Левин понимал, что маленькие происшествия – это большие катастрофы, лишь случайно умершие в младенчестве.

Начальник обосновался в будке стрелочника и вызвал к себе ночного командира по отправлению, который еще бродил по путям, не уходя почему-то домой.

– Товарищ Пирогов, – произнес Левин. – Раньше ты говорил – тебе негде жить. Мы тебе дали квартиру. Ты утомился – я тебе наладил путевку на курорт. Тебе не хватало зарплаты – мы тебе добавили, стали выплачивать премии, компенсации… Дома ты скучаешь, пьешь водку, на дежурстве смазываешь поезда, вагоны у тебя режут стрелки… Что с тобой, товарищ Пирогов? У тебя горе тайное есть?

– Нет никакого горя, начальник…

– Больше у меня нет добра для тебя, я тоже бедный человек, может – беднее, несчастнее тебя! – воскликнул Левин, упустив на мгновение свою волю. – Я сам буду дежурить за тебя сегодня в ночь: ты не приходи, ты опомнись, отдохни, а завтра сходишь в партком. Я попрошу, чтоб у тебя отобрали партийный билет…

Пирогов стоял молча перед Левиным, опухший от ночного ветра, печальный, смутный человек.

– Ступай домой, – сказал Левин.

Пирогов не уходил.

– Калечьте уж до конца, начальник.

Он отвернулся, слезы нечаянно, сами по себе побежали по его лицу теплыми ручьями. Пирогов их не ожидал, он сразу вышел наружу и пошел против ветра, чтоб воздух высушил ему лицо вместо матери.

В будку пришли составители и сцепщики; Левин сказал им, чтоб они говорили только о мелких подробностях работы, главную беду он знает сам.

Составитель Захарченко стал доказывать, что аварии – ерундовое дело, их быть никогда не может.

– А когда у тебя хоппер сошел на стрелке, отчего это было? – спросил Левин.

– У меня был понос от обиды, товарищ начальник, – сказал Захарченко. – Меня рвать вчерашней едой начало от совести…

Но отчего сошел хоппер, он не знал.

– От жадности у тебя сошел хоппер, – объяснил за него Левин. – Ты дремлешь на работе; опоздал посигналить на пост – и стрелку тебе перевели под самым вагоном… Ты жаден, Захарченко! Ты живешь за десять километров отсюда и дома с женой горшки делаешь на продажу. Сменишься, приедешь, сразу садишься за гончарный круг. Поспишь потом немного, опять за горшки садишься и кроешь до самого нового дежурства, потом сюда едешь… Сюда ты приезжаешь уже усталый, почти больной, тебе спать надо, а ты за поезда берешься… Сколько ты с женой выгоняешь рублей из горшков?

– Да рублей