Юность - Николай Иванович Кочин

«руки вверх!», забрали у него казну, а самого увели за околицу. Кое-кто из мужиков видел это, да разве признаются, притворились, будто ни глаз, ни ушей на этот раз у них не было. Потом языки чуть-чуть развязались, да и то говорят про это оглядываючись.

— Так, значит, всех больше причастна Соломонида к этому делу? — спросил Яков.

— Причастна ли, не могу сказать. Кому и знать об этом, как не ей. Когда брали Снегина, она, надо думать, присутствовала тут.

Открытия Якова были столь неожиданными, что, отпустив мужика, он долго бродил вдоль гумен и все обдумывал, как повести дело, а ко вдове пришел только с рассветом, когда та топила печку и пекла для него блины.

— Не чистое ваше селение, Соломонида, — сказал он, садясь за стол и пододвигая кринку с молоком. — Притонов много, есть где лютому врагу укрыться и схоронить концы в воду.

— Есть, батюшка, есть, — ответила она спокойно и вздохнула. — Лютого народу, что травы при дороге.

— Вот и рассказала бы, куда чаще всего молодцы похаживают? К кому добро награбленное сбывают? У кого находят привет да ласку?

— Эх, батюшка, разве расскажут об этом, лучше споткнуться ногами, нежели словом, — ответила она. — Советская власть за это стрижет, боятся…

— А ты возьми да скажи, тебе бояться некого.

— Нет, батюшка, бога гневить не стану. Нигде не бываю, никого не вижу, а ежели что услышу, так тут же стараюсь забыть.

— Слух есть, что на вашем конце деревни молодцов привечают, — продолжал Яков, но баба уже не отвечала и усиленно раздувала угольки под сковородою. — Даже и то болтают, — не унимался квартирант, — будто Петра Снегина бандиты увели ночью чуть ли не от твоих соседей.

Баба уронила сковороду и стала отчаянно тереть ее фартуком, а потом поливать постным маслом. Масло шипело, густой пар взвивался над головой у бабы. Дядя Яков заметил ее, вдруг ставшее озабоченным, лицо и переменил разговор. Соломонида сделалась молчалива, неестественно угодлива и очень осторожна в словах. На всякий вопрос один ответ: «Всяко болтают, я, батюшка, до сплетен не охотница». Это была высокая, лет под сорок кулугурка, правильные и строгие черты лица еще сохранили следы несомненной красоты, двигалась она важно и торжественно, вела себя сдержанно, по-монастырски, говорила мало, но слушала усердно. Яков знал этот староверский нрав, эти смиренные повадки, под которыми скрывались лисья хитрость и упорство необоримое. В избе у нее было чисто, чинно, прибрано, выскоблено. Целый иконостас старинных икон с дегтярными ликами угодников находился в углу, и неугасимая перед ними теплилась лампада. В кути торчали пучки сухой травы, а под ними стоял огромный сундук, окованный в железо. В нем хранилось добро, на нем она спала, а днем он заменял лавку.

Позавтракав, Яков поблагодарил хозяйку, которая при этом на него пронзительно глянула, и сел писать донесение в волость. Он испрашивал позволения на немедленный арест этой вдовицы. Но потом, не найдя подходящих слов, решил посоветоваться с красноармейцами и взять Соломониду вечером без всякого донесения в волость. От него не укрылось, что баба следила за каждым его движением, ловила теперь каждый его взгляд и намек, даже чутко прислушивалась к интонациям его голоса. Так, когда он уходил, то она спросила:

— Когда обедать явишься, батюшка?

— Пожалуй, там и пообедаю. Сегодня много дел, — ответил он. — Всякому дню подобает забота своя.

— И, полно, голубь голубой. Родиться при деле, жить с делом, умирать за делом, — а глядишь, и могила.

— Душа меру знает.

— А ночевать-то сюда придешь, что ли?

Якову странным и подозрительным показался этот вопрос, он ответил:

— А то куда же?

Весь день Яков с красноармейцами занимались продовольственными делами, а вечером они решили вместе, что он пока уйдет ко вдове и станет там ждать своих приятелей, которые захватят с собой уполномоченного, понятых и, как только деревня заснет (керосин тогда даром не жгли), явятся к Соломониде и ее на месте арестуют.

Когда Яков вернулся на квартиру, то долго стучал в двери сенцев и с большим трудом достучался. Соломонида объявила сердитым голосом, что добрые люди в эту пору уже спят, не вздула огня и не предложила ужина. Яков самовольно зажег лампу и стал ждать ребят. Хозяйка улеглась на печи, повернувшись лицом к стене. Стенные ходики уже показывали далеко просроченное для отрядников время. Яков снял пальто и прилег на сундук. Утомленный событиями дня, он быстро задремал. Когда проснулся, то в избе было уже темно. Он снова зажег лампу и сразу увидел, что хозяйки в избе не было. Он бросился к пальто и в кармане револьвера своего не обнаружил. Сени были заперты извне, и ни на улицу, ни во двор никак нельзя было выйти. Деревня спала глубоким сном. Не видно было ни одного огонька. Только белое поле под луною отливало матовым светом. Чуть-чуть падал легкий снежок. Скоро должна была наступить полуночь. Можно предполагать, как томительны были ожидания и велика тревога запертого Якова. В самую полуночь на дворе послышался шорох, затем топот ног на лестнице, и в избу вошли четыре незнакомых молодца да еще один хорошо знакомый.

— Как приятно бывает встретиться со старым другом, — сказал этот знакомый, подходя к Якову. — Если память не изменяет, у вас на руке имеется моя метка.

— Имеется метка, — ответил Яков, узнавая в этом небритом и лохматом человеке, одетом в крестьянский полушубок, прапорщика Хренова, — жалко, что ты избежал тогда нашего суда.

— Божья воля, — ответил прапорщик. — Ребята, берите его и отведите туда же, к своим. А я отдохну малость. Соломонида! — крикнул он. — Куда ты запропастилась? Устилай мне постель.

Вдова вошла в избу из сеней, укутанная пуховой шалью, и, не глядя в сторону Якова, стала снимать матрац с полатей.

Якова повели куда-то двое незнакомцев, от которых пахло самогоном. Его остановили у сарая, стоящего у самой дороги недалеко от рощи, и втолкнули в дверь. Сарай этот принадлежал уполномоченному деревни. Яков нашел там своих — весь отряд. И сразу выяснилось все. За красноармейцами давно следил сам уполномоченный, верный помощник Хренова. Он намеренно рассовал красноармейцев поодиночке и далеко друг от друга, с тем расчетом, чтобы домохозяева передавали грабителям каждое слово отрядника и сообщали о каждом его движении. Таким образом, поселившись в деревне в тот же день, как приехал красный отряд, бандиты были свидетелями любого его шага. Подозрения Якова, переданные Соломонидой, разбудили их решимость, и они в тот же вечер схватили каждого красноармейца в отдельности.

Целую ночь отрядники провели в холодном сарае. Перед рассветом их выпустили и связанными