Труды и дни мистера Норриса. Прощай, Берлин - Кристофер Ишервуд

– А, привет, ребята, – сказала она, небрежно протянув нам руку поверх газеты. (Мы договорились встретиться в маленьком ресторанчике, сразу за Мемориальной церковью.)

Артур осторожно взял протянутую руку. И замешкался у стола в ожидании привычного ритуала. Ничего не произошло. Он прочистил горло, кашлянул:

– Вы не разрешите присесть?

Хелен, которая как раз собралась зачесть нам что-то вслух, глянула на него так, словно уже успела забыть о его существовании, а теперь вдруг с удивлением обнаружила, что он все еще здесь.

– А в чем, собственно, дело? – спросила она. – Что, стульев не хватает?

Каким-то образом разговор зашел о берлинской ночной жизни. Артур захихикал и сделался игрив. Хелен, мыслившая в категориях статистики и психоанализа, взирала на него с этаким гадливым недоумением. Наконец Артур отпустил нечто лукавое относительно «особого ассортимента „Западного Кауфхауса“».

– А, так вы об этих шлюхах из дома на углу, – сказала Хелен бодрым и прозаическим тоном классной наставницы, дающей урок биологии, – которые рядятся в сапоги со шпорами, чтобы возбудить фетишистов?

– Хм, да уж, право, ха-ха, я вам доложу, – Артур хихикнул, кашлянул и быстрым движением дотронулся до парика, – нечасто мне приходилось встречать столь, если вы мне позволите так выразиться, столь, э-э – продвинутую, или, я бы даже сказал, э-э – столь современную юную леди…

– Бо-оже! – Хелен запрокинула голову и неприятнейшим образом расхохоталась. – Меня никто не называл юной леди с тех самых пор, как я по воскресеньям после обеда помогала матушке по магазину.

– А давно вы – э-э – в этом городе? – быстро спросил ее Артур. Смутно отдавая себе отчет в том, что совершил какой-то промах, он решил, что должен поменять тему. Я заметил взгляд, которым подарила его Хелен, и понял, что все кончено.

– Хочешь совет? – спросила меня Хелен Пратт в следующий раз, как мы с ней увиделись. – Я бы на твоем месте не доверяла этому типу ни вот настолько.

– А я и не доверяю, – ответил я.

– Ну да, а то я тебя не знаю. Ты же как все мужики, существо мягкотелое. Придумываешь себе о людях невесть что, вместо того чтобы принимать их такими, какие они есть. Ты на рот его хоть раз обращал внимание?

– Неоднократно.

– Бр-р, гадость какая. Меня просто с души воротило каждый раз, как гляну. Гадкий такой и вялый, как у жабы.

– Ну, – рассмеялся я, – может быть, у меня к жабам слабость.

Неудача меня не слишком обескуражила, и я решил испробовать Артура на Фрице Венделе. Фриц был германо-американец, этакий молодой повеса, проводивший все свободное время в дансингах и за бриджем. У него была необычайная страсть к обществу художников и писателей, и он приобрел в их глазах некоторый вес благодаря тому, что стал работать на модного торговца живописью. Галерейщик ничего ему не платил, но Фриц, будучи человеком богатым, вполне мог позволить себе такое хобби. Его любовь к сплетням могла сравниться только с его же собственным умением разыскивать для них материал, и при других обстоятельствах из него вышел бы первоклассный частный сыщик.

Фриц пригласил нас обоих к себе домой на чашку чая. Они с Артуром поговорили о Нью-Йорке, о живописи импрессионистов и о неопубликованных текстах людей, близких к Уайльду. Артур блистал остроумием и оказался человеком необычайно информированным. Черный глаз Фрица блестел всякий раз, как он отмечал для себя очередную эпиграмму – глядишь, пригодится, – а я не мог сдержать улыбки, довольной и гордой, ибо чувствовал личную ответственность за успех этой встречи. Мне по-детски хотелось, чтобы Артур понравился, произвел впечатление; может быть, оттого, что и сам я, в свою очередь, нуждался в каких-то окончательных для себя доказательствах.

Мы распрощались, пообещав друг другу непременно свидеться в самом ближайшем будущем. Через пару дней я случайно встретил Фрица на улице и по той радости, с которой он бросился мне навстречу, сразу понял, что он припас для меня какую-нибудь редкостную гадость. С четверть часа он весело трепался о бридже, о ночных клубах и о своем наиновейшем предмете страсти – известной в городе скульпторше; и при каждом воспоминании о том пикантном блюде, которое он оставил напоследок, его ехидная улыбка делалась все шире и шире. Наконец, он разродился:

– Кстати, ты давно видел своего приятеля, Норриса?

– Да не так чтобы очень, – ответил я. – А что?

– Да нет, ничего, – подчеркнуто медленно произнес Фриц, нахально глядя мне прямо в глаза. – Просто я бы на твоем месте был поосторожнее.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Мне тут про него рассказывали довольно странные вещи.

– Да неужели?

– Конечно, очень может быть, что и наврали. Ты же знаешь, как верить людям.

– И знаю, как ты людей слушаешь, Фриц.

Он ухмыльнулся, я ничуть его не задел:

– В общем, поговаривают, что этот твой Норрис – не более чем дешевый мелкий жулик.

– Ну, знаешь, я бы не сказал, что «дешевый» – это самый подходящий для него эпитет.

Фриц улыбнулся, этак терпеливо и свысока:

– Ты, наверное, будешь очень удивлен, если узнаешь, что он уже успел побывать в тюрьме?

– То есть ты хочешь сказать: я должен удивиться тому обстоятельству, что твои друзья говорят, что он сидел в тюрьме. Да ничуть. Твои друзья еще и не такого могут наговорить.

Фриц не ответил. Он просто стоял и улыбался.

– И за что же, интересно знать, его, с их точки зрения, посадили? – спросил я.

– Не знаю, – все так же медленно процедил Фриц. – Но кажется, могу себе представить.

– А я не могу.

– Послушай, Билл. – Тон у него вдруг сделался совершенно серьезным. Он положил мне руку на плечо. – В общем, я хочу сказать, что дело в следующем. Оно, конечно, если речь идет о нас с тобой, нам на все это плевать, какого, в самом деле, черта? Но есть же вокруг и другие люди, о которых тоже приходится думать, разве не так? Вот представь, что будет, если Норрис зацепит какого-нибудь парня и вытрясет из него все на свете, до последнего цента?

– Это будет ужасно.

Фриц сдался. Его последний залп звучал так:

– Ну что ж, не говори потом, что я тебя не предупреждал.

– Нет, Фриц, что ты. Ни за что.

Расстались мы друзьями.

Возможно, Хелен Пратт была насчет меня не так уж и не права. Понемногу, шаг за шагом, я выстроил для Артура романтические декорации и ревниво следил за тем, чтобы никто их ненароком не опрокинул. По большому счету мне даже нравилось рядить его – про себя – в костюм опасного преступника; впрочем, всерьез я ни на минуту в эту бредовую идею так и не поверил. Все мое поколение – поколение снобов, вот только вместо аристократа мы воздвигли на пьедестал криминальную личность. А еще я привязался к Артуру из чистого упрямства. Если моим друзьям не нравится его рот или его прошлое, тем хуже для них; меня же грела мысль, что сам я, несомненно, глубже, человечней, чем они, и куда лучше разбираюсь в тонкостях людской природы. И если иногда, в письмах в Англию, я отзывался о нем как о «прелюбопытнейшем старом жулике», это свидетельствовало только лишь о желании как-то его приукрасить; сделать из него человека дерзкого и уверенного в себе, расчетливого, но способного при этом на самые безудержные порывы. Каковыми качествами он в действительности очевиднейшим и мучительнейшим образом не обладал.