Похвала тени - Дзюн-Итиро Танидзаки

причудливо изогнутые сосны, о берег бьются волны… Я мог брести по этой дороге и два года, и три, и десять лет. Мне казалось, что я уже и не принадлежу к этому миру. Умерев, человек пускается в долгое странствие. Как знать, быть может, именно такое странствие я теперь и совершаю.

«Тэмпуры хочу так, тэмпуры хочу так…»

Мелодия сямисэна звучит все ближе и отчетливей. Вторя тихому плеску волн, звуки, рождаемые искусной рукой музыкантши, проникают мне в душу, словно капли родниковой воды или серебряный звон колокольчика, наполняя ее благоговейным трепетом. Без сомнения, на сямисэне играет совсем еще юная женщина. На голове у нее широкая соломенная шляпа, какие в старину надевали бродячие певицы в новогодний праздник; она идет, слегка потупившись, и ее шея в ярком свете луны кажется удивительно белой. Такая белая кожа может быть только у очень молодой женщины. Столь же бела и ее рука, выпрастывающаяся из рукава всякий раз, когда она подкручивает колки сямисэна. Нас все еще разделяет немалое расстояние, и я не могу рассмотреть узор на ее кимоно, лишь белизна ее шеи и руки сияет так же пронзительно, как пенные гребни волн на морском просторе.

«A-а, как же я прежде не догадался? Должно быть, она и не человек вовсе, а лисица. Ну конечно, так и есть. Это лисица-оборотень».

Меня охватывает паника. Стараясь ступать неслышно, я боязливо крадусь за маячащей впереди фигуркой. Таинственная музыкантша, не прерывая игры и не оборачиваясь, как ни в чем не бывало бредет по дороге. Если это лисица, размышляю я, она не может не знать, что я иду за ней. Наверняка знает, но не подает вида. Да и вообще у людей не бывает такой белой кожи. Не иначе, это лисья шерстка. Что же еще может отливать такой глянцевой белизной? Разве только трепещущие листья ивы.

При том, что я стараюсь идти как можно медленнее, расстояние между нами постепенно сокращается. Теперь нас разделяет не более пяти кэнов. Еще немного – и моя тень коснется ее пяток. Пока я делаю один шаг, моя тень успевает сделать два. Вот уже голова моей тени подбирается к пяткам женщины. Ее пятки – несмотря на холод, она обута в соломенные сандалии на босу ногу – такой же ослепительной белизны, как шея и рука. Издали я этого не заметил, должно быть, потому, что их скрывал длинный подол кимоно.

Кимоно на ней и впрямь необычайно длинное – такие можно увидеть разве что на актерах, изображающих красавиц или героев-любовников. Подол этого щегольского наряда из полосатого крепа обхватывает ее щиколотки и едва не касается земли. Но песок так чист, что не оставляет следов ни на ткани, ни на ногах женщины. Она идет, грациозно переставляя ноги в сандалиях, и при каждом шаге я вижу ее ступни, такие белые, что хочется их лизнуть. Я все еще не знаю, кто она – женщина или лисица, – но кожа у нее явно человечья. Я отчетливо вижу ее затылок, на который, скользя по шляпе, падает холодноватый свет луны, склоненную шею и трогательные выступы позвонков. Хрупкие покатые плечи и ниспадающее до земли одеяние придают ее фигуре утонченную прелесть. Плечи незнакомки едва ли шире полей ее плетеной шляпы. Временами, когда она резко наклоняет голову, становится виден прекрасный, отливающий влажным блеском узел волос, а из-под завязок шляпы выглядывают нежные мочки ушей. Чем дольше я смотрел вслед этой легкой фигурке, неспособной, казалось, устоять даже перед порывом ветерка, тем острее чувствовал, что женщина не принадлежит к нашему, человеческому миру. В самом деле, уж не оборотень ли она? Какой бы хрупкой и беспомощной ни казалась она со спины, достаточно зайти сбоку, чтобы ко мне с леденящим душу воплем повернулось безобразное лицо ведьмы…

Теперь уже женщина не может не слышать моих шагов. Зная, что я иду следом, она хотя бы раз должна была оглянуться, но нет – по-прежнему делает вид, будто ничего не замечает. Это настораживает меня, я чувствую, что нужно быть начеку, иначе беды не миновать…

Моя долговязая тень подкрадывается к пяткам женщины, поднимается вверх по ее кимоно. Вот уже голова моей тени оказывается на уровне ее бедер, передвигается выше, к завязанному на талии поясу, скользит по ее спине. А перед женщиной движется ее собственная тень. Собравшись с духом, я отступаю в сторону. Моя тень соскальзывает с ее спины и ложится на дорогу рядом с ее тенью. Не видеть этого невозможно. Но незнакомка по-прежнему не оборачивается и сосредоточенно, а вернее сказать, невозмутимо и отрешенно перебирает струны сямисэна.

Наши тени плотно смыкаются. Я впервые пробегаю взглядом по ее профилю и вижу за тесьмой шляпы округлую линию ее щеки. Нет, конечно же, это не ведьма. У ведьмы не может быть таких нежных щек.

Постепенно, с какой-то томительной медлительностью, из-за линии щеки проступает абрис ее носа, – так бывает, когда из окна поезда смотришь на окрестный пейзаж и за склоном горы мало-помалу вырисовывается контур песчаного мыса. О, только бы нос у нее был правильной, благородной формы! Мне не хотелось думать, что в такую лунную ночь у такой пленительной женщины окажется неприглядное лицо. Пока я предавался этим мыслям, из темноты на свет явились плавные очертания ее носа. Теперь я мог без труда представить себе его форму – она была безупречной. У меня сразу отлегло от сердца…

Я был счастлив. Лицо незнакомки, и в особенности ее нос оказались еще более прекрасными, чем я предполагал, их красота была совершенной, как на картине. Я видел перед собой ее профиль, почти целиком, начиная с ясной и строгой линии переносицы. Но даже теперь, когда я шел вровень с нею, женщина, как и прежде, не поворачивала ко мне лица, не давая мне возможности как следует его разглядеть. Другая половина ее лица была скрыта от меня подобно цветку, распустившемуся на тенистой стороне горы. Лицо женщины казалось прекрасным, как на картине, и так же, как на картине, существовало словно бы в одном, раз и навсегда определенном ракурсе.

– Тетенька! – робко окликнул я незнакомку. – Далеко ли вы направляетесь?

Звуки сямисэна заглушили мой голос, и она не услышала обращенного к ней вопроса.

– Тетенька! Тетенька! – снова позвал я.

Произнося это слово, я понимал, что оно совсем к ней не подходит, – на самом деле мне хотелось назвать ее сестрицей. У меня не было старшей сестры, и я всегда завидовал приятелям, гордящимся своими старшими сестрами-красавицами. Обращаясь к незнакомке, я чувствовал