Похвала тени - Дзюн-Итиро Танидзаки

Во второй раз я окликнул ее довольно громко, но женщина не ответила мне и даже не взглянула в мою сторону. Как и прежде, она шла со склоненной головой, самозабвенно наигрывая старинную мелодию, а подол ее длинного одеяния тихо шуршал по песку. Ее взгляд был по-прежнему прикован к струнам сямисэна, – казалось, она всецело находится во власти извлекаемых ею звуков.

Обогнав незнакомку на шаг, я сумел увидеть ее лицо уже не сбоку, а спереди. Оно было затенено шляпой, но от этого белизна его казалась еще более пронзительной. Тень доходила ей до нижней губы, и только подбородок с врезавшимися в него завязками шляпы чуть-чуть выступал из темноты, изящный и нежный, как лепесток цветка.

Губы женщины ярко алели. Только теперь я заметил на ее лице грим. Вот почему меня так удивила белизна ее кожи: и лицо, и шея у нее были покрыты толстым слоем белил. Но это нисколько не умаляло ее красоты. Возможно, при резком электрическом свете или на солнце такой густой грим и выглядел бы грубовато, но здесь, в бледно-голубом сиянии луны, он придавал лицу этой обольстительной красавицы нечто загадочное и смутно зловещее – такое, что наводит на мысль о лисьих чарах. В самом деле, от этого набеленного лица веяло не столько красотой и обаянием молодости, сколько холодом.

Неожиданно женщина остановилась и подняла лицо к небу. Ее щеки, белизна которых до сих пор лишь угадывалась под тенью шляпы, вдруг вспыхнули таким же ярким серебряным сиянием, как морские воды. И по этим щекам, словно роса по листьям лотоса, скатились две сверкающие капли.

– Вы плачете? – спросил я. – Эти капли, сверкнувшие на ваших щеках, похожи на слезы.

По-прежнему глядя на небо, женщина отвечала:

– Да, это слезы. Только плачу не я.

– А кто же? Чьи это слезы?

– Это слезы луны. Она плачет, и ее слезы падают мне на лицо. Смотри! Видишь, как плачет луна?

Я тоже поднял лицо к небу, но ничего особенного не увидел. «Наверное, детям не дано видеть лунные слезы, – подумал я. – И все же странно, что они падают только на ее лицо».

– Неправда, – невольно вырвалось у меня. – Это вы плачете.

Запрокинув голову, чтобы я не видел ее заплаканных глаз, женщина молвила:

– Нет, нет. С чего мне плакать? Я никогда не плачу, даже если мне очень грустно.

Но я чувствовал, что она едва сдерживает рыдания. Из-под ее ресниц беспрестанно струились слезы; огибая крылья носа, они скатывались ей на подбородок, оставляя влажные следы. Каждый раз, когда она беззвучно всхлипывала, горло ее судорожно сжималось, и я боялся, что она задохнется. Слезы, вначале похожие на капельки росы, теперь заливали ее лицо, попадая в нос и в рот. Пытаясь сглотнуть их, она сильно закашлялась.

– Ну вот, я же говорил, что вы плачете. Скажите, что вас так печалит? – спросил я и погладил ее по плечу.

– Ты спрашиваешь, что меня печалит? Разве можно не печалиться в эту лунную ночь? Ты ведь тоже в глубине души испытываешь печаль.

– Да, вы правы. Мне тоже ужасно грустно. Сам не знаю, отчего.

– Поэтому я и говорю: взгляни на луну. Это она навевает печаль… Если тебе так грустно, поплачь вместе со мной. Ну же, прошу тебя, поплачь.

Звуки ее голоса показались мне чарующей музыкой, совсем как мелодия, которую она играла. Удивительно, но даже беседуя со мной, она не переставала перебирать струны сямисэна.

– Тогда не прячьте от меня свое заплаканное лицо. Повернитесь ко мне. Я хочу видеть ваше лицо.

– Ах, вот оно что? И впрямь нехорошо, что я скрываю от тебя свое лицо. Но ты добрый мальчик и наверняка простишь меня.

В этот миг женщина внезапно повернулась ко мне и заглянула мне в глаза.

– Ты хотел увидеть мое лицо? Ну что ж, смотри. Видишь, как я плачу, как мокро от слез мое лицо? Поплачь же вместе со мной. Пока льется на землю этот лунный свет, мы будем плакать и вместе брести по этой дороге.

Она прижалась щекой к моей щеке и заплакала еще горше. Без сомнения, это были слезы скорби, и все же я чувствовал, что они приносят ей облегчение. Настроение женщины невольно передалось и мне.

– Хорошо. С вами я готов плакать сколько угодно. Мне и самому давно уже хочется плакать, только я не давал себе воли.

Мой собственный голос тоже прозвучал как-то необычно, напевно. Слезы обожгли мне глаза и покатились по щекам.

– О, как горько ты плачешь! От твоих слез на душе у меня становится еще печальней. Какая безысходная печаль! Но я люблю печалиться. Дай же мне поплакать всласть!

С этими словами женщина снова прижалась щекой к моей щеке. Она плакала уже давно, но слезы не смывали белил с ее лица, и щеки ее блестели ярко, как лунный диск.

– Видите, я плачу вместе с вами, как вы велели. Позвольте мне за это называть вас сестрицей. Можно, я буду вас так называть?

– Зачем? Зачем ты говоришь такое? – удивилась женщина и пристально посмотрела на меня узкими, как колоски мисканта, глазами.

– Я не могу избавиться от чувства, что вы – моя старшая сестра. Я знаю наверное, что так оно и есть. Ведь это правда? А если и нет, мне все равно. Согласитесь стать моей старшей сестрой.

– У тебя не может быть старшей сестры. Ты же знаешь, у тебя есть только младший брат и младшая сестренка. Оттого, что ты называешь меня тетенькой или старшей сестрой, мне становится еще горше.

– Как же тогда мне вас называть?

– Неужели ты меня совсем забыл? Неужели не помнишь, что я твоя мама?

Женщина вплотную приблизила ко мне свое лицо. Я так и ахнул: это действительно была моя мама. Она выглядела слишком молодой и красивой, и тем не менее это была она. Почему-то мне не пришло в голову усомниться в этом. Я еще ребенок, подумал я. Вполне естественно, что моя мама так молода и красива.

– A-а, так это ты, мама? Как же долго я тебя искал!

– Ну, наконец-то ты узнал меня, Дзюнъити. Ты в самом деле вспомнил меня? – проговорила мама дрожащим от волнения голосом и крепко меня обняла. Я изо всех сил прижался к ней, ощущая тепло и сладкий млечный запах ее груди…

Лунное сияние и шепот волн по-прежнему проникали