Похвала тени - Дзюн-Итиро Танидзаки

«Ну конечно, – подумал я, – эта старуха не может быть моей матерью. Как бы ни опустилась моя мама, она не могла так состариться. Но в таком случае где же она?»

– Послушайте, бабушка, я проделал весь этот путь только для того, чтобы увидеть свою маму. Может быть, вы знаете, где она? Если знаете, умоляю, скажите мне.

– Ты хочешь, чтобы я сказала, где твоя мать? – Старуха недоуменно уставилась на меня своими мутными глазами, в уголках которых скопился гной. – Откуда мне знать, где она?

– Я шел всю ночь и ужасно проголодался. Пожалуйста, дайте мне чего-нибудь поесть.

Старуха с угрюмым видом оглядела меня с ног до головы.

– Ну и бесстыжий ты, даром, что ребенок. Про мать-то, небось, нарочно выдумал. Посмотри на себя, оборванец. Ты, часом, не побирушка?

– Что вы, какой же я побирушка? У меня есть родители. Мы бедные, поэтому я так плохо одет. Но я не побирушка.

– А не побирушка, так ступай к себе домой, пусть тебя там и накормят. У меня нет никакой еды.

– Как же так, бабушка? Вон сколько у вас всего наготовлено. В кастрюле кипит суп, а на сетке жарится рыба.

– Ишь, какой шустрый! Даже в кастрюлю успел заглянуть, проныра этакий! Очень жаль, но только ни риса, ни рыбы, ни супа я тебе дать не могу. Все это я приготовила для своего сына. Вернись он сейчас, наверняка захочет поесть. Как я могу отдать тебе то, что припасла для своего дорогого сыночка? Вот что, нечего тут стоять. У меня дел полно. Видишь, из-за тебя рис в котелке пригорает! – злобно проворчала старуха и с хмурым видом направилась к очагу.

– Бабушка, бабушка, сжальтесь надо мной. Я едва держусь на ногах от голода.

Но та, не оборачиваясь ко мне, молча хлопотала над очагом…

«Ничего не поделаешь. Как я ни голоден, придется потерпеть. Надо поскорее добраться до своего дома», – сказал я себе и побрел прочь.

Примерно в пяти-шести тё от того места, где дорога сворачивала влево, высился холм. До его подножия дорога тянулась прямой белой полосой, а как она шла дальше, я разглядеть не мог. По холму, до самой вершины, карабкались сосны, такие же высокие и мрачные, как те, что стояли вдоль дороги. Темнота мешала мне видеть эту картину отчетливо, я скорее угадывал ее, прислушиваясь к доносившемуся с холма гулу ветра и скрипу раскачиваемых деревьев.

Постепенно я приближаюсь к подножию холма. Дорога огибает его и уходит направо в сосновый бор. Из-за обступающих меня деревьев все вокруг кажется еще более сумрачным, чем прежде. Я запрокинул голову, но густые кроны деревьев заслоняют от меня небо. Сверху доносится лишь шелест ветра в сосновых ветвях. Я позабыл про голод и про все на свете, мною владело только одно чувство – страх. Теперь уже не было слышно ни гудения телеграфных проводов, ни шороха болотных лотосов – ничего, кроме звучного рокота моря. Земля у меня под ногами вдруг обмякла, и с каждым шагом ноги все глубже увязали в ней. Видимо, дорога пошла по песчанику. Если так, пугаться было нечего, и все же мне стало не по себе: идешь вперед, а кажется, будто топчешься на одном месте. Прежде я и понятия не имел, как трудно идти по песку. Вдобавок ко всему, дорога теперь все время петляла; чуть зазеваешься – и не заметишь, как заблудился. Меня охватило смятение, на лбу выступил холодный пот, сердце бешено колотилось, и его удары гулко отдавались в ушах.

Я шел, опустив голову, глядя себе под ноги. И вдруг у меня возникло такое чувство, словно из тесной норы я внезапно выбрался на широкий простор. Я невольно поднял голову. Лес по-прежнему обступал меня со всех сторон, но где-то вдали показалось круглое яркое пятно, как будто увиденное в подзорную трубу. Это был уже не свет одинокого огонька, а что-то совсем иное: пронзительное, холодное сияние, напоминающее блеск серебра.

«Да ведь это луна, – вдруг понял я. – Вернее, ее отражение в море».

Лес впереди заметно поредел, и в образовавшиеся между деревьями просветы хлынуло, переливаясь подобно глянцевому шелку, яркое серебряное сияние. Дорога, по которой я шел, все еще утопала во мраке, но облака над морем расступились, и на небе появилась луна. Сверкание морских вод все усиливалось, слепящими всполохами проникая в самую чащу леса. Залитая лунным светом поверхность моря, казалось, вздымалась и вскипала бурными волнами.

Расчистившееся над морем небо простирает свой свод и над лесом, дорога с каждым мигом становится все светлее, и вот уже голубоватый лунный луч роняет на меня тень сосновой ветки. Холм исчезает за поворотом, и – незаметно и почти неожиданно для себя – я оказываюсь уже не в лесу, а перед бескрайним морским простором.

О, какое потрясающее зрелище! Я невольно застыл на месте, охваченный восторгом. Дорога, приведшая меня сюда, теперь тянулась вдоль моря по огибающей бухту прибрежной полосе. Куда же я попал? В сосновый бор Михо? В бухту Таго? На побережье Суминоэ или, может быть, в Акаси? Окрестный пейзаж кажется мне знакомым по открыткам с видами этих прославленных своей красотой мест. Сосны с причудливо изогнутыми ветвями отбрасывают на землю четкие косые тени. Белый, как снег, песок между дорогой и кромкой прибоя наверняка неровный, но свет луны так ярок, что все неровности скрадываются, и поверхность его кажется совершенно гладкой. Ничто не заслоняет от взора величественную картину: висящий в небе лунный диск и море, раскинувшееся до самого горизонта. Свет, который я только что видел в лесу, исходит от той части вод, где особенно ярко отражается луна. Здесь море не просто сияет, но движется, вспучивается спиральными волнами, и от этого его сияние становится еще более интенсивным. Как знать, быть может, именно в этом месте находится сердцевина моря, где образуется водоворот и зарождается какое-нибудь течение. Так или иначе, но поверхность моря здесь действительно выпуклая. И во все стороны отсюда растекается отраженный в воде лунный свет; он дробится, блистает, точно рыбья чешуя, и, зыблясь среди волн, достигает берега, а потом вместе с ними выплескивается на песок.

Ветер стих и уже не шумит в соснах, как прежде. Даже накатывающие на берег волны плещут едва слышно, словно боясь потревожить тишину этой лунной ночи. Их застенчивый шепот почти неуловим – так украдкой плачет женщина, так краб выдувает пену из отверстий своего панциря. Слабый, чуть внятный голос волн звучит непрерывно на одной печальной ноте. Это даже не