Дуа за неверного - Егана Яшар кзы Джаббарова

Мой брат стремился к маскулинности, как цветок к солнцу, он выкладывал фотографии, демонстрируя накачанные руки и торс, делился постами о тренировках, отжиманиях и способах быстро нарастить мышечную массу. Он был ровно таким, каким и должен быть русский мужчина, – сильным, способным дать отпор в любую секунду, готовым сражаться. Ему, конечно же, нравились Данила Багров и Саша Белый, потому что они умели решать вопросы без лишних разговоров и сантиментов. Маленький он знал, как Отче наш, две вещи: что быть ими круто, а пьяную мать нельзя будить. Каждый год он вычищал из себя любую нежность, все реже и реже улыбался, потому что настоящему мужику не подобало скалить зубы, даже от радости. Всегда коротко стриг волосы и мечтал купить настоящий кожаный плащ, правда, на него никогда не хватало денег.

Чем больше я думала о нем, тем чаще встречала мужчин, не способных выйти из замкнутого круга маскулинности. Я вернулась в Россию неделю назад, туда, где никогда не была своей, к земле, жестокой, похожей на летящий со всей дури топор. Его уверенно зажимали мужчины в своих крупных руках с выдающимися синими венами, артериями и мякотью мышц. Мужчины, способные отсечь головы всем нам. Не земля, а большая широкая плаха. Правда, осознали мы это за секунду до потерянной головы.

Мы с друзьями приехали на базу отдыха «Остров», почему-то решив, что сможем поплавать. Но у воды было холодно, только туман, мокрая трава, по-странному раскинутые по лесу деревянные домики и редкие женщины в возрасте, укутанные в старые свитера.

Прошел дождь, аллея берез и сосен покрылась густым, плотным туманом, хтоническим газом. Российский туман отличается от нероссийского своей плотной огрубевшей пуповиной, он неотделим от леса и водохранилища, он идет этой земле. Туман цеплялся мизинцем за тонкие ресницы берез, все вязло в нем, мы не успевали сбежать от его клубов, земля втягивала нас вместе с воздухом, как курящая женщина. Таких женщин любил мой брат – рожденных российским лесом, вытянутых из серого тумана после дождя, смешанного с выхлопами заводов и фабрик. От их кожи несло дешевым мартини и нефтью, они, женщины моего брата, знали, что у всего есть срок годности, а потому докторскую колбасу нужно есть сразу, запивая большими глотками «Балтики» или «Жигулевского». У них, этих женщин, был срок годности – это они тоже знали, что диктовало им жить жизнь такой, какая она есть в эту секунду, откусывать всю голову ранеток с одного раза.

Мы ехали все дальше и дальше вглубь леса: в его огромную грязную утробу. Только что прошедший ливень превратил землю в прилипающую к ногам грязь: лес всякий раз метил тебя черной краской, запечатлевая опечатки для будущего криминалиста. С собой мы взяли жареную курицу из KFC, безалкогольное пиво и ягодный морс. Шли минут десять, увидели плавпричал, постелили старое полотенце и сели смотреть на закат. Закат был красивый, нежно-розовая полоска проходила сквозь небо, как раздавленные под ногами случайных прохожих мягкие южные персики. Сели на край причала, я открыла бутылку и сделала глоток, сзади мы услышали мычание и пьяные разговоры. Из соседнего дома вывалились мужчины, сначала они выкатывали свои округлые волосатые животы, затем выбрасывали ноги: сначала левую, потом правую, ноги подгибались, как ослы несчастных переселенцев под тяжестью груза. Самый громкий из них сразу заметил:

– О, девчонки, кто не купается, тот Филипп Киркоров, – прокричал он и, разбежавшись, прыгнул в воду, нас обрызгало водой от его большого круглого тела, похожего на кусок сала.

В какой-то момент к причалу стали подходить его друзья: оказалось, что он был такой не один: все они были в почти одинаковых черных плавках-шортах, с волосатыми грудями, округлыми животами, от них несло алкоголем и дешевыми колбасками из КБ[14]. Мужики подначивали друг друга:

– Эй, ты, в розовой футболке, прыгай, если не голубой.

Мужики поочередно прыгали, пидорасом не хотел быть никто. Уральская земля вообще не предназначалась для пидоров, она была слишком густо зажата тисками заводов и камней, так что ширинки следовало закрывать наглухо, открывая только в супружеской спальне или на турбазе. Мужики еще долго рассуждали на тему, кто больший пидорас, угрожали последнему и самому нерешительному, что кто не плавает – тот Пугачева. Мы отошли и сели на скамейку, кто-то пошутил, что Пугачева могла бы и выйти из этого густого тумана с микрофоном в руке, петь про айсберг, мужики затихли. Мы поехали домой: трасса периодически сменялась старой дорогой, нас раскачивало из стороны в сторону, как товар в фуре дальнобойщика. Мы ехали молча, смотрели на уличные фонари, мне всегда казалось, что фонари были самым нежным атрибутом российских дорог, они были похожи на сестер и подруг с опущенными головами: словно стыдясь качества дорог, они опускали лица, точечно озаряя куски земли своими желтыми слезами.

Я обещала Сереге, что приеду к нему на могилу, но все еще там не была, я готовилась к этой встрече, мне нужно было знать, о чем я буду говорить, что принесу ему в своих ладонях. Мне нужно было обойти город Е. несколько раз, чтобы знать, что он вспомнил меня, что я вспомнила его, что дома, где мы росли, и дом, в котором он умер, стоят. Стоят поликлиника, контейнер отца на оптовом рынке, дома друзей, университеты и рестораны, стоят и ждут нас. Ждут еще живых, хранят размазанные по стенам воспоминания о праздниках, счастливых днях, первых свиданиях, расставаниях, он, город Е., был главным свидетелем уголовных, гражданских и божественных дел – он точно знал, кто когда и что делал, в каких дворах и переулках, с кем и при каких обстоятельствах, – он знал тебя лучше, чем я. Он видел твою жизнь, твоих женщин и твою смерть.

Уже после твоей смерти я узнала, что женщины все-таки были, последняя пришла на прощание – первый и последний раз, когда я ее видела. Черное каре, ярко накрашенные глаза, дешевые накладные ресницы, джинсы-скинни, кофточка с вырезом. Обычная девчонка. Вы даже жили вместе, пока однажды она не решила тебя бросить, не прикарманила все заработанные тобой деньги и не забрала тачку. Она стояла недалеко от гроба в розовом махровом халате и плакала, периодически открывая рот, чтобы что-то сказать, но так и не решилась ничего сказать. Она с любопытством поглядывала на нас с сестрой: неизвестных женщин, оплакивающих Серегу. Мы никогда не встречались, потому она не сразу поняла, кто