Письмо из аппаратной - Андрей Андреевич Калашников

Ты должен сосредоточиться на своей жизни там. У тебя все получится, я в этом не сомневаюсь. Но я больше не могу продолжать эту переписку. Каждый раз, когда пишу тебе, я чувствую, что погружаюсь все глубже в ложь. И не хочу, чтобы наша связь сводилась к этому.

И все-таки я должна быть честна с тобой до самого конца. Ваня сделал мне предложение. С тех пор как ты уехал, мы с ним сильно сблизились, и я обманывала тебя, когда писала, что ходила одна гулять в наш старый двор, – мы были там вдвоем.

Должно быть, эти строки сильно ранят тебя, не представляю, что ты испытываешь, – это такой удар! Но ты не должен винить меня, Филипп. Ты не знаешь, каково мне и через что мне пришлось пройти! Я жила эти месяцы в постоянных терзаниях, что обманываю тебя, я сама не знала, чего хочу, что мне нужно. Но вот наконец я решилась разорвать этот порочный круг.

Я пыталась в своих письмах намекать тебе, что теперь это другая жизнь, что все кончено и уже не будет как раньше. Но ты не хотел услышать меня. С каждым письмом ты все больше привязывался ко мне, ты не хотел забывать меня, а я думала, что сможешь отпустить.

Господи, Филипп, прости, что я так холодна с тобой! Но ты должен понять: это все, все!

Я буду помнить тебя таким, каким ты когда-то подошел ко мне в университете, со своей застенчивой улыбкой, стеснительный, но при этом решительный, смелый. Даже сейчас я пишу, и сердце разрывается на куски, слезы капают у меня из глаз. Но мне нужен кто-то рядом, Филипп, кто-то, кто будет делить со мной повседневную жизнь, ее тревоги и радости. И я виню в этом себя, и мне кажется, что я падшая женщина, раз позволила себе так поступить. Но я не могу более обманывать тебя.

Прости меня. Я больше не могу. Береги себя.

А. Н.

07 октября 2014 г.».

Только сейчас Каруззо вдруг осенило: письма Филиппа должны были быть у А. Н.! Значит, она отправила их ему вместе со своим последним письмом. Выходит, свой ответ на это письмо Пронин только набросал в виде черновика, но еще не отправил. Так вот о чем хотел посоветоваться Филипп.

Каруззо развернул смятый лист бумаги. В это время взревел двигатель, автобус сильно тряхнуло, и он, наконец, тронулся с места. Каруззо продолжал с жадностью читать неровные, бегло набросанные, строки:

«Настя,

Я давно уже отпустил тебя. Я желаю вам с Ваней счастья. Пусть с ним тебе будет лучше, чем со мной. Не поминай лихом, а лучше – не вспоминай!

Филипп.

… октября 2014 г.

P. S. Я написал стихотворение о тебе. Но не буду отправлять, все равно получу его обратно. Прощай».

Каруззо, улыбаясь, перечитал последние строки еще раз, затем перевел взгляд в окно. Автобус остановился перед КПП. Здесь они еще недавно дежурили с Прониным и разговаривали допоздна.

Автобус с Прониным, Чутовым и другими был уже по ту сторону ограждения. Из-под задних колес его поднялась пыль, водитель нажал на газ, и автобус начал быстро удаляться от ворот части, звук его двигателя становился все тише и тише.

– Рядовой Каруззо! – резко отворилась дверь, и командный голос пронзил тишину, как удар молота. – С вещами на выход!

Каруззо понял все в ту же секунду. Он медленно поднялся с места, прихватив свой вещмешок и убрав письма в карман. У дверей КПП, громко смеясь и разговаривая с кем-то, стоял Афанасов.

На вокзале, когда подъехал второй автобус, Пронин в предвкушении встречал товарища у дверей. Но вот с лестницы спустился последний боец. Каруззо в автобусе не было.

– Оставили в последний момент в части. Будет молодых воспитывать!

Алексей положил руку Филиппу на плечо. Больше они с Прониным никогда не видели Каруззо.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

– Удивительно, как близко звери подходят к этому месту, не боятся, – изо рта Пронина вырывался пар. – Интересно, что они думают о нас? Ведь прежде тысячи лет полноправной хозяйкой в этой глуши была могучая природа.

– Слышите? Снова воет, – произнес кто-то из солдат.

Космодром сиял своими огнями. За периметром простиралась ночная тайга, и слышно было изредка протяжное завывание волка.

– Да-а! – весело протянул Чутов. – Не хотел бы я в такую ночь оказаться в тайге один! У нас мужики рассказывали, случай был на охоте…

Но Алексея прервали:

– Да замолчи ты уже, Седой! Ей богу, надоел своими историями. Я бы не хотел в такую ночь оказаться в наряде с тобой.

Солдаты засмеялись. Но Алексей не унимался:

– А что? Лучше с волком? А ты хоть бывал на охоте, умник?

Но никто уже не слушал его. Все давно привыкли к нраву товарища и знали, что Алексей не прекратит рассказывать, пока не выговориться до конца, и что лучший способ перестать его слушать – плавно перевести разговор в другое русло.

Поначалу Пронин с Чутовым чувствовали себя неловко в новой обстановке. Здесь был новый коллектив, новая жизнь, совсем не такая, как в учебке. По прибытии ротный командир, капитан Опорин, со стальным лицом долго вещал о чем-то перед солдатами. Было поздно, после долгой дороги хотелось спать, а из окон казармы виднелась непроглядная холодная ночь с редкими тусклыми фонарями.

Но в скором времени товарищи поняли, что, в общем-то, все не так плохо. Да, здесь тоже случались ночные подъемы по тревоге, а зачастую рота просто поднималась в пять утра для чистки снега. Но здесь было намного больше личной свободы. А еще было какое-то чувство гордости, что ты служишь в месте, где производят пробные пуски ракет. Об этом чувстве никто не говорил, но оно читалось и в глазах рядовых бойцов, и в глазах офицеров.

Первое время Пронин часто вспоминал Каруззо. «Как он там? – думалось ему. – Страдает, наверное. Хотя чего б Каруззо страдал… – И вспомнились слова товарища в наряде на КПП: „Но все равно же сплю. А больше ничего они мне сделать не могут“».

Потом начались боевые дежурства, и Пронину с Чутовым удалось попасть почти вместе. Их аппаратные располагались на одном этаже в разных концах коридора. Заступали они в одну смену: вместе уходили из роты, вместе возвращались в роту. Так было для Филиппа даже лучше – он не уставал от постоянного говора Чутова и даже успевал по нему соскучиться. В то