Избранное - Леонид Караханович Гурунц

Правда, теперь мы сидим по вечерам впотьмах. Керосин давно вышел, лампу заправлять нечем. Можно бы, конечно, вместо керосина влить подсолнечное масло, но, во-первых, — где его взять? — а во-вторых, о какой лампе может идти речь после того, что у нас было!

Огонь в очаге поддерживаем день и ночь, иначе беда: спички давно перевелись, а каждый раз бегать за огнем к соседям — непристойное занятие для домовитой хозяйки.

Но зато у нас есть хлеб. Хлеб, прикрытый пестрым паласом!

А во многих домах и этого нет. Совсем обеднел наш Нгер.

Папахоносцы нашли выход: они подкарауливали скот узунларцев и отбивали одну-другую корову у пастушат. И снова по селу разносились до ночи их пьяные песни. Иногда за селом вспыхивала короткая перестрелка. Значит, в дело вмешивались взрослые. Значит, дашнаки придут с пустыми руками. Это уже у нас проверено. Как перестрелка — пустой налет.

Однажды дашнаки, выделив из пригнанных от соседей коров одну, зарезали ее и стали раздавать «подымно». Но голодающие нгерцы подарка не приняли.

Апет, признав корову своего кирвы, сославшись на болезнь, отказался от мяса.

— Это мясо в горле застрянет, — сказал он дома.

Слова его облетели все село.

Многие, как и Апет, ссылаясь на болезни, не брали мяса. А те, кто уже успел получить, бросали его собакам.

Карабед, вместе с двумя другими папахоносцами занятый дележкой мяса, никак не мог понять, почему люди отказываются от такого добра.

Когда об этом доложили хмбапету, он сказал:

— Ссориться с кирвами не хотят. Ничего, поглядим, что они запоют, когда воевать с кирвами погоним.

VII

Не знаю, откуда по селу пронесся слух: Америка. Это слово появилось и у нас, должно быть, не без помощи Мариам-баджи.

Америка, оказывается, пришла вызволить нас из беды. Сердобольная Америка не может спокойно смотреть, когда люди умирают с голоду, когда у них нет даже спичек и огонь приходится поддерживать в очаге, как когда-то делали наши пращуры, посменно дежуря у тлеющего огня.

О помощи Америки и о сердобольных заморских дядюшках можно было говорить вслух и сколько угодно. За это никто не наказывал.

Вечером, по обыкновению, к нам зашел Карабед. Набив живот, он поднял палец. А когда Карабед поднимает палец, жди словоизвержения.

— Все вопросы в Армении надо решать не нашими слабыми силами, а с помощью протектора. Знаешь ли ты, что такое протектор, уста? — спросил он, покосившись на деда.

«Знакомые слова. Где я слышал их?» — подумал я.

Карабед снова поднял палец:

— Подобного рода покровительство может оказать только большое государство, для которого Армения…

Карабед запнулся и растопыренными пальцами-коротышками стал хватать воздух.

— …младшая сестра, — подсказал дед.

«Младшая сестра! — повторил я про себя. — Да ведь эти же слова Карабед говорил об Англии, когда еще был у нас на постое!»

В глазах деда появилась лукавинка.

— Какое же это сердобольное государство, для которого Армения — младшая сестра? — спросил он.

Карабед удивился.

— Ну и темный ты человек, уста! Одни пословицы у тебя на уме. Да Америка же! Кто этого не знает!

— А-а! — только и сказал дед.

Как-то к нам прибежала Мариам-баджи.

— Посмотри, уста, спички! — крикнула она еще с порога, помахивая коробком.

Дед взял коробок, повертел в руках. Потом достал одну спичку, провел ею по коробку. Спичка моментально зажглась, издавая острый запах серы.

— Настоящие, — сказал дед, вернув спички.

Мариам-баджи, схватив коробок, выпорхнула из избы.

— Настоящие… — повторил дед уже в раздумье. — Только в толк не возьму, как это они…

Но я не дослушал деда. Я выбежал на улицу, узнать, что еще привезли американцы.

У ворот лицом к лицу я столкнулся с Васаком. Мариам-баджи и у них успела побывать.

— Слышал новость? — спросил он, едва переведя дух.

— Подумаешь — новость, спички привезли! — ответил я. — Мой дед не очень-то обрадовался. Коней забирают, а спички взамен?

Васак махнул рукой. Оглядываясь по сторонам, он перешел на шепот:

— Да я не о спичках! О Гаскеле узнал.

Гаскель! Имя это запомнилось мне из той бумаги, что я добыл у хмбапета. Гаскель требовал коней с такими же приметами, как скакун Баграта.

— О Гаскеле? — переспросил я, тоже переходя на шепот. — Раз ты за оракула, может, объяснишь, Ксак, кто же он, этот Гаскель? — Я все же не преминул поддеть друга.

— Один важный американец, — ответил Васак, пропустив мимо ушей мой укол, — хозяйничает в Армении, как короткоштанники в Баку.

— О чем вы тут шепчетесь? — вдруг раздался голос.

Позади нас стоял дядя Мкртич.

Он нагнулся и тихо сказал:

— У Геворковых новый склад оружия. Примечайте, что привозят, что увозят.

Щелкнув Васака по вихрастой голове, Мкртич продолжал свой путь.

*

— Была не была — готовь пробу, — как-то сказал мне дед.

Вы же знаете, как я хотел стать гончаром. Знаете, как дед чинил мне препятствия. Чем больше я совершенствовался, набираясь знаний, тем дальше уходил от меня заветный круг. Он дразнил и манил к себе — недотрога гончарный круг.

Не этим ли объясняется моя неуемная жажда стать гончаром и не на это ли рассчитывал наш дед, раздувая и без того загоревшийся костер?

— Я готов, дед, — ответил я ни жив ни мертв.

Дед сказал:

— Эту папаху, что я ношу на голове, никто еще не осквернял. Не ударь и ты ее оземь. Смотри, будут люди.

Всех своих сыновей дед по очереди готовил в гончары, но ни один из них не стал им. Едва только у сыновей вырастали крылья, как их забирали в армию…

Дед устроил мне экзамен. Я должен был самостоятельно, без чьей бы то ни было помощи, вылепить пробный кувшин. Дед, заложив руки за спину, расхаживал по гончарной, иногда искоса поглядывал в мою сторону. Я волновался. Все вылетело из головы.

Глиняный вертящийся столб, извиваясь между рук, вдруг устремился вверх, готовый разлететься на куски.

А дед все ходил, ходил. Впотьмах он натыкался на какие-то предметы и ругался.

Я знал, что дед волнуется, и желание во что бы то ни стало победить подхлестывало меня.

Глиняная масса, находившаяся все время в движении, металась из стороны в сторону.

Я подхватывал осклизлую, мягкую глину, мял, вертел в руках, придавая ей желаемую форму.

На другой день я снял с печи обожженный кувшин, вылепленный мною накануне, и с нескрываемой тревогой опустил в воду.

В кувшин стали дуть. На поверхности воды не выплывало ни одного пузырька. Раздались поощрительные возгласы. Дальше я ничего не слышал. Мне трясли руку, целовали в лоб, похлопывали по спине.