Река течет через город. Американский рейс - Антти Туури

собой. Прораб поговорил с неграми, затем вернулся к нам, и мы тоже пошли обратно, к холодильнику Отто с пивом. Прораб взял свою недопитую бутылку и отхлебнул из нее. Он рассказал, что конголезцы посадили какую-то ящерицу в ящик мексиканцев с провизией, и те вышли из себя. Он сунул револьвер в боковой карман куртки. Мы сели. Тайсто спросил, многие ли здесь, на работе, могут иметь при себе оружие. Отто перевел, прораб сказал, что долгая служба в строительной фирме научила его всегда запасаться, идя на строительную площадку, чем-нибудь подлиннее руки, поскольку среди рабочих есть немало таких, которые лучше понимают язык огнестрельного оружия, чем слова. Я спросил, неужели он смог бы выстрелить, прораб сказал, что сначала нет, а потом мог бы. Он допил свое пиво, поблагодарил за угощение, велел идти работать.

Мы работали после полудня до трех часов, негры и мексиканцы не перемолвились ни словом. Я заговорил с тем африканцем, который знал английский, а один из мексиканцев подошел и закричал на меня по-испански. Я не понял, что он кричал. Негр спросил, есть ли у меня жена и дети. Я рассказал, что женат и мы ждем ребенка в июле. Негр засмеялся, так раскрыв рот, что было видно розовое верхнее нёбо, белые зубы и дрожащий язычок, казалось, он весь вывернется наизнанку. Он подошел, стал прямо передо мной, сжал руку в кулак, просунул толстый большой палец между указательным и средним, двигал этим большим пальцем прямо перед моими глазами и твердил: мейкс гуд, мейкс вери гуд. Большой палец был точно сосок коровьего вымени — с внутренней стороны почти белый. Парень из Конго смеялся над этим делом, но мне было не до смеха, я вспомнил, какой хмурой была Кайсу в последние месяцы из-за жары. Негр утверждал, что дома, в Африке, у него несколько жен. Я спросил, не продаст ли он мне одну из них. Он сказал, что подумает.

Во второй половине дня, закончив работу, мы поехали в Лейк-Уэрт. Тайсто пошел к себе, пообещав прийти к нам, когда переоденется и минутку отдохнет. Дома Кайсу лежала на диване, жаловалась на жару и резкий холодный воздух, который гнал в комнаты кондиционер. От этого мы оба сразу же, как приехали сюда, сильно простудились, и у Кайсу простуда до сих пор не прошла. Рядом с диваном, на полу валялась куча использованных бумажных носовых платков, нос Кайсу и все вокруг него покраснело, веки набрякли, она фыркала, раздувшаяся и неловкая, как бегемот. Кайсу сказала, что решила вернуться в Финляндию. Я сказал, что может ехать, когда пожелает. Она попросила и меня поехать с нею, но я сказал, что не поеду ни за что. Она спросила, всегда ли я делаю только то, что хочу.

— Живу, как живется, — ответил я.

2

На следующее утро, когда я пил кофе в гостиной за обеденным столом и силился окончательно проснуться, Кайсу тоже поднялась. Она налила и себе кофе, когда пришел Тайсто, спросила: не собирается ли он наконец обзавестись собственной машиной. Тайсто удивился: что нам делать с двумя машинами? Кайсу на это ничего не ответила. Тайсто заявил, что гонять на работу две машины бессмысленно, к тому же ездить в машине вдвоем всегда веселее.

Кайсу сказала, что сыта по горло сидением в этом доме и в этом «Зеленом океане»: мы, дескать, каждое утро забираем машину, и нет иного средства попасть в город или хотя бы в магазины, чем плакаться женам Тапани или Ээро и просить подвезти ее, они уже стали поговаривать, какой выгодной оказалась наша жизнь тут: платим только за продукты, и никаких других расходов у нас нет, о чем Тапани и Ээро целыми вечерами толкуют дома женам, а те в свою очередь объясняют про эти расходы Кайсу и в ее присутствии ведут учет всех доходов и расходов с точностью до цента.

Тайсто сказал, что мог бы купить машину или даже две в любой миг, денег ему хватает. Кайсу предложила ему купить хотя бы одну. Я сказал, что нам надо срочно ехать, и вышел. Тайсто остался объяснять Кайсу, насколько выгодно тут покупать подержанные автомобили, за одну-две тысячи он мог бы обзавестись таким аппаратом, о каком знакомым в Финляндии остается только мечтать, но, чтобы стать автовладельцем, ему не потребовалось бы и тыщонки, если бы он удовольствовался такой же таратайкой, как у меня. Слышно было, как Кайсу с удивлением спросила, что же тогда Тайсто все еще не обзавелся машиной, чего ради его держат все дни в квартире из нескольких комнат, будто заключенного в тюрьме.

Я стоял в двери, открыв ее для Тайсто. Велел ему идти — работа ждала. Шагая к машине, он печально спросил: не считаю ли я, что из-за него у нас какие-то трудности, что он как-то мешает нашему семейному счастью. Я сказал, что он всегда был только радостью для нас обоих. Он добавил, что, по его представлению, нам тут надо держаться вместе, и рассказал, как много он помогал Кайсу, когда я с Тапани и Якобсоном был в Швеции в мае. За эту помощь он ни слова благодарности не слыхал ни от Кайсу, ни от меня, а ведь он возил Кайсу и в город, и по магазинам, и на побережье, и вдоль побережья до Майами-Бич и покупал несколько раз горючее для нашей машины за свои деньги. Я поблагодарил его теперь. Тайсто ничего не ответил. Мы сели в машину и тронулись в путь.

Уже сидя в машине, Тайсто добавил, что за шоферские услуги Кайсу сама могла бы сказать ему «спасибо» еще в Майами-Бич, откуда послала открытки родственникам и знакомым в Похьянмаа, чтобы показать, в каком раю она теперь живет. Без него ей ведь не удалось бы полюбоваться всеми красотами побережья. Я поблагодарил Тайсто и от имени Кайсу за ту заботу о ней, которую он проявил во время моей поездки в Швецию. Мы пробыли в Швеции около двух недель в мае. До этого Якобсон много раз заводил разговор о бухгалтерских документах моей фирмы и квитанциях. Мол, нельзя быть уверенным, что полиция не найдет их, прежде чем они не перестанут существовать; нельзя быть абсолютно спокойным, прежде чем бумаги не будут сожжены. Я удивился, разве сожжение бумаг не станет еще большим преступлением, таким, о чем придется жалеть до конца дней своих, но Якобсон знал, что согласно финским законам за исчезновение бухгалтерских документов предприятия