Цитадель - Арчибальд Джозеф Кронин

Глаза Хорнера под очками приняли крайне озабоченное выражение. От раздражения кровь прилила к его лицу.

– Пожалуйста, успокойтесь, доктор Мэнсон. Вы не понимаете всей серьезности нашего положения. Кстати, должен откровенно вам сказать: я считаю, что наши шансы на успех в лучшем случае слабы. В тысяча девятьсот девятом году – Кент, в тысяча девятьсот двенадцатом году – Лауден, в тысяча девятьсот девятнадцатом году – Фоулджер, – все были исключены за сотрудничество с непрофессионалами. И на знаменитом процессе Хексема в тысяча девятьсот двадцать первом году он был осужден за то, что давал общий наркоз при операциях костоправа Джарвиса. Умоляю вас об одном: отвечайте на вопросы «да» или «нет», а там, где этого недостаточно, – возможно короче. Потому что я серьезно предупреждаю вас: если вы пуститесь в такие рассуждения, как здесь со мной, мы, несомненно, проиграем дело и вас лишат возможности работать. Это так же верно, как то, что меня зовут Томас Хорнер.

Эндрю смутно понял, что надо будет держать себя в узде. Как больной, положенный на операционный стол, он должен покориться официальной процедуре суда. Но ему было трудно сохранять такую пассивность. Мысль, что он вынужден отказаться от всяких попыток реабилитации и отвечать лишь «да» и «нет», выводила его из себя.

Во вторник вечером, девятого ноября, когда лихорадочное ожидание того, что принесет ему завтрашний день, достигло апогея, он незаметно для себя очутился в Паддингтоне. Побуждаемый темным подсознательным импульсом, он шел к лавке Видлера. Где-то в глубине его души скрывалась болезненная фантазия, будто все несчастья последних месяцев – кара за смерть Гарри Видлера. Его непреодолимо тянуло к вдове Видлера, как будто уже один вид ее мог помочь ему каким-то образом.

Вечер был темный, дождливый, и на улицах встречалось мало прохожих. Со странным ощущением нереальности всего вокруг шагал Эндрю, никем не узнанный, по этим улицам, где его так хорошо знали. Его темная фигура словно стала тенью среди других теней, спешивших, несшихся сквозь густую сеть дождя. Он пришел к лавке как раз перед ее закрытием, помедлил в нерешительности, затем, когда оттуда вышла какая-то покупательница, поспешно вошел внутрь.

Миссис Видлер стояла одна за прилавком в отделении чистки и утюжки, складывая дамское пальто, которое ей только что оставили. На ней была черная юбка и старенькая блузка, перекрашенная в черный цвет, с небольшим вырезом у шеи. В трауре она казалась еще миниатюрнее. Вдруг она подняла глаза и увидела Эндрю.

– О, доктор Мэнсон! – воскликнула она, и лицо ее просветлело. – Как поживаете, доктор?

Он с трудом ответил. Он видел, что она ничего не знает о его нынешних неприятностях. Он все еще стоял на пороге, неподвижно глядя на нее, а с полей его шляпы медленно стекала вода.

– Входите же, доктор. Да вы совсем промокли. Ужасная погода…

Он перебил ее напряженным, неестественным голосом:

– Миссис Видлер, мне давно хотелось вас повидать. Я часто думал, как вы тут одна живете.

– Помаленьку, доктор. Не так уж плохо. В сапожной мастерской у меня новый помощник. Хороший работник. Но войдите же и позвольте предложить вам чашку чая.

Он покачал головой:

– Нет-нет, я только мимоходом зашел. – И продолжал чуть не с отчаянием: – Вам, должно быть, сильно недостает Гарри?

– Да, конечно, особенно вначале недоставало. Но просто удивительно, – она даже улыбнулась, говоря это, – как со всем свыкаешься.

Он сказал торопливо, смущенно:

– Я себя упрекаю… Все это случилось так неожиданно для вас, и я часто думал, что вы, верно, меня считаете виноватым.

– Вас – виноватым? – Она покачала головой. – Да за что же? Вы сделали все, даже лечебницу рекомендовали и самого лучшего хирурга…

– Но, видите ли, – настаивал он хрипло, чувствуя, как цепенеет от холода все тело, – если бы вы поступили иначе, если бы Гарри лег в больницу, то, быть может…

– Я не могла поступить иначе, доктор. Мой Гарри получил все самое лучшее, что можно было достать за деньги. Даже похороны. Жаль, что вы не видели, какие были венки! А вас осуждать! Да я сколько раз говорила вот в этой самой лавке, что для Гарри нельзя было выбрать доктора умнее, добрее и лучше вас.

Она продолжала говорить, и Эндрю уже было ясно, что, хотя он только что сделал прямое признание, эта женщина никогда ему не поверит. Она утешалась иллюзией, что смерть Гарри была неизбежна и для него было сделано все, что можно. Было бы жестокостью отнять у нее эту веру, которая так ее поддерживала. И Эндрю, помолчав, сказал:

– Очень рад, что повидал вас, миссис Видлер. Я нарочно для этого зашел.

Он пожал ей руку, простился и вышел.

Это свидание не только не успокоило и не утешило его – он почувствовал себя еще несчастнее. Чего он ожидал? Прощения в духе лучших литературных традиции? Осуждения? Он с горечью подумал, что теперь миссис Видлер, вероятно, будет о нем еще более высокого мнения, чем прежде. Бредя обратно по грязным улицам, он вдруг ощутил уверенность, что непременно завтра проиграет дело. Уверенность эта росла с ужасающей быстротой.

Неподалеку от его гостиницы, на тихой боковой улице, он прошел мимо открытых дверей какой-то церкви. Повинуясь внезапному побуждению, он остановился, повернул обратно и вошел. В церкви было темно, пусто и тепло. Казалось, служба недавно закончилась. Эндрю эта церковь была незнакома, но ему было все равно. Он сел на последнюю скамью и вперил неподвижный усталый взгляд в темный свод за хорами. Он вспоминал, как Кристин, когда они отошли друг от друга, стала вдруг набожна. И он никогда не бывал в церкви, а вот теперь зашел в эту, незнакомую. Людей сюда приводило горе, здесь люди приходили в себя, здесь они обращались к Богу.

Так он сидел, склонив голову, как человек, отдыхающий в конце путешествия. Его мысли текли неспешно, но он не молился, а изливал в тоске свою душу. Господи! Не позволяй им исключить меня. О Боже! Не позволяй им исключить меня. Погруженный в размышления, он просидел в церкви с полчаса, потом встал и пошел прямо в гостиницу.

Он заснул тяжелым сном, но наутро проснулся с еще более острым ощущением тошнотворного страха. Когда одевался, руки у него немного дрожали. Он бранил себя мысленно за то, что поселился в этой гостинице, где все напоминало ему о тех днях, когда он приезжал держать экзамен. То, что он сейчас испытывал, было очень похоже на волнение перед экзаменом, но во сто раз сильнее.

Энрю спустился к завтраку, но кусок не лез ему в горло. Дело было назначено