Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Захаров очень мне преданный и деловой человек, – говорил ей между тем Наташанцев, – с его умелостью и не щадя денег надо надеяться, что в консистории действительно дело не протянут. Но там какие-то еще сроки положены, потом синод… Он мне говорил недавно, что ранее четырех, даже пяти месяцев окончательного решения нельзя ждать… Et cette attente me tue30! – примолвил он с новым порывом.

Она слегка сжала брови:

– Это поведет нас почти до осени… И, говорят, пока совсем не кончится, присутствие мое здесь необходимо, и нельзя будет никуда уехать.

– Знаете, что я вам предлагаю, – с живостью молвил он, – после Пасхи, то есть в конце апреля, я, «для излечения болезни», прошусь в долговременный отпуск и уезжаю в мое пековское имение; оно под самым городом. Vous m’y rejoignez dans quelques jours31. Захаров будет извещать нас регулярно обо всем, что касается дела и когда именно вам нужно быть в Петербурге… Да и нужно-то будет – раз он ваш попечитель и ведет за вас дело – на какой-нибудь день, много два… Мы дотянем там, 32-chez moi, – on y est bien, je vous assure, – до августа – я полагаю, самый долгий срок, – quand le «святой правительствующий синод» vous dégagera окончательно от ваших уз. На другой же день после получения счастливого известия старик мой, отец Иаков, un très brave homme и мой духовник, вечером, в моей домовой церкви… (он досказал, прижавшись долгим поцелуем к ее горячим рукам), a из церкви прямо в дормез, и летим с моим божеством в Туароген[62]). A из-за границы, – поспешно прибавил он (он несколько походил в эту минуту на человека, торопящегося кинуться в воду, чтобы покончить скорее с томительным ощущением боязни ее чаямого холода), – я посылаю им формальную просьбу об отставке… Надеюсь, что madame la comtesse Olga-32 дарует мне великодушно на это дозволение?

Он говорил с нервною веселостью, заметно насилуя себя на нее и стараясь настроить на то же свое «божество». Помимо того, что его самого глодало внутри, он продолжал тревожиться за тот недочет, который, в его понятии, должна была испытывать она, лишаясь с потерею его положения всего того, что это положение даровало бы ей лично и чего, говорил он себе, «она так вправе была ожидать»…

Ольга Елпидифоровна читала в его мысли, как в открытой книге. Она была тронута и спешила в свою очередь успокоить его:

– «La comtesse Olga», – засмеялась она, – будет вполне счастлива только тогда, когда она со своим графом Леонидом очутится вдвоем на таком краю света, где о Петербурге и о его vanités33 даже во сне никому из них не приснится.

– C’est vrai cela, c’est vrai34? – вскрикнул он радостно, пожирая ее глазами.

– 35-Mon ami, – самым серьезным, как бы несколько даже обиженным тоном молвила она на это, – неужто же вы думали, что я выхожу за вас замуж из-за вашей position de service-35?

Он снова очутился у ее ног, обнимая ее колени и покрывая их поцелуями с горячностью двадцатилетнего юноши…

– До свидания! – говорил он ей через час, держа шляпу в руке. – Мы увидимся сегодня вечером у Варвары Петровны Мосягиной. A мне теперь еще нужно 36-chez ma vieille amie, mademoiselle Okhvostof, передать ей насчет племянницы ее, Гех-demoiselle d’honneur-36 дворца…

– Почему «ех»? – перебила его удивленно Ранцова. – Вы говорите о княжне Кубенской? Что она, замуж выходит?

– Нет, она просто уехала к каким-то родным в Москву и оттуда прислала просьбу отпустить ее с миром… Juste ce que je compte faire de mon coté37, – засмеялся Наташанцев.

– Да из чего же это, вы не знаете?

Он пожал плечами.

– Она, по-видимому, какая-то очень фантастическая особа… 38-et d’idées tres avancées. Вы меня не выдавайте, но она наделала совершенно невозможных вещей: приняла на сохранение от какого-то убежавшего в Лондон cousin ее компрометантные бумаги, и когда Анисьев, которому поручено было, pour éviter le scandale, добыть их у нее келейно, явился к ней с этим, она их сожгла в его присутствии… Mais le plus comique это то, что она на маскарадном бале в Михайловском дворце упрашивала Вилина отказатся от председательства редакционных комиссий потому, что он – «un rétrograde et-38 un крепостник»… Речь даже шла отнять у нее пенсию, которую она получает после отца; но это мне удалось устроить, и я еду сообщить об этом ее тетке… Он двинулся с места и вдруг вспомнил:

– 39-Vous souvenez-vous, – спросил он, и какая-то унылая усмешка скользнула по его губам, – как вы радовались назначению этого долговязаго croquemort? «Un grand seigneur-39, – говорили вы, – при нем дело примет совсем другой оборот, чем при Ростовцеве». A я вам тогда же сказал: «Не верьте!» Помните?

– Да, помню… Что же?..

– A то, что он не далее как вчера объявил публично в комиссии, что, согласно данному ему свыше повелению, он не изменит ни одного параграфа выработанных ею положений и не удалит ни одного из состоящих в ней членов[63]. Ergo40, все по-прежнему, и для нас не остается более никакой надежды… Что вы на это скажете?

Ольга Елпидифоровна подняла на него глаза… Все лицо ее словно дрогнуло от внутреннего смеха:

– Вы меня любите, – проговорила она, – я буду ваша чрез несколько недель, quant au reste je m’en soucie maintenant comme de ça41!..

И, задев розовым ногтем за свои сверкающие зубы, щелкнула им с ухарством чистокровнейшей парижанки.

Наташанцева всего повело от вульгарности этого жеста и всего приподняло от раздражающей грации его исполнения. Он порывистым движением обнял «очаровательницу» за талию, глянул ей безумно влюбленными глазами в глаза и тут же прошептал ей на ухо:

– Vous êtes adorable42, но, ради Бога, не повторяйте этого ни перед кем!..

XI

I thought to love, was but to bless,

I never dream’d of wretchedness.

Festus1.

Ich bin bübisch um mein Leben bestohlen, bestohlen durch sie2!

Schiller. Kabale und Liebe.

Забыть! Я-то ничего не забыл… Ну, да Бог с вами3!

Лермонтов. Максим Максимович.

Чрез два дня после того, что сейчас передано нами читателю, граф Леонид Александрович Наташанцев, только что выбритый и одетый, в длиннополом сюртуке, служившем ему халатом,