Пан Володыёвский. Огнем и мечом. Книга 3 - Генрик Сенкевич

Уплывал час за часом, огонь не ослабевал. Но по городу разнеслась уже весть о героической обороне и разожгла в людях пылкое желание биться до последнего. Горожане-поляки, молодые в особенности, принялись скликать друг друга.

– Пошли в замок на подмогу! – распалясь, кричали они. – Пошли! Не дадим братьям погибнуть! Айда, хлопцы!

Голоса эти слышались на базарной площади, у ворот, и вскорости несколько сот человек, кое-как вооруженных, но с отвагою в сердце двинулись к мосту. Турки тотчас открыли по ним ураганный огонь, так что мост покрылся трупами, но те, кто добрался до замка, тут же на валу с жаром принялись биться с турками.

Отбили наконец и четвертую атаку с такими ужасающими для турок потерями, что, казалось, должна наступить передышка. Не тут-то было! Грохот янычарских ружей не прекращался до самого вечера. Лишь к вечернему намазу пушки умолкли и турки покинули руины нового замка. Оставшиеся в живых офицеры сошли с вала. Маленький рыцарь, не теряя ни секунды времени, велел заложить пролом чем ни попадя – деревянными колодами, фашинами, обломками, землей. Пехота, драгуны, рядовые и офицеры наперехват трудились, невзирая на чины. Ожидали, что с минуты на минуту снова загремят турецкие пушки, но день этот в конечном счете был днем большой победы осажденных над осаждающими, так что лица у всех просветлели, а души полнились надеждой и жаждой дальнейших побед.

Кетлинг с Володыёвским, когда работы в проломе были закончены, взявшись под руку, обошли площадь и стены, высовывались меж зубцов, чтобы взглянуть на подворье нового замка, и радовались обильной жатве.

– Трупов горы! – произнес, указуя на руины, маленький рыцарь. – А у пролома штабеля такие, что хоть лестницу приставляй! Кетлинг, это пушек твоих работа!

– Наиглавнейшее, что мы пролом заложили, – сказал Кетлинг, – туркам теперь снова доступ закрыт, так что придется им за новый подкоп приниматься. Неиссякаема мощь их, однако же такая осада через месяц-два, глядишь, и надоесть может.

– А тем временем пан гетман подоспеет. Впрочем, будь что будет, а мы клятвою связаны, – сказал маленький рыцарь.

Они взглянули в глаза друг другу, и Володыёвский, понизив голос, спросил:

– А ты сделал, что я велел тебе?

– Все готово, – шепнул в ответ Кетлинг, – оно, сдается мне, не дойдет до этого, мы ведь и вправду в силах долго здесь продержаться и такие дни, как нынешний, еще не раз повторить.

– Дай Бог и завтра такой!

– Аминь! – ответил Кетлинг, возводя глаза к небу.

Разговор их был прерван грохотом орудий. Гранаты снова посыпались на замок. Некоторые, однако, вспыхнув в воздухе, тотчас же гасли, как летние зарницы.

Кетлинг глянул опытным глазом.

– Вон в том шанце, из которого сейчас стреляют, – сказал он, – фитили у гранат чересчур серою пропитаны.

– И другие шанцы задымились! – заметил Володыёвский.

В самом деле, подобно собакам в тихой ночи – одна залает, другие тотчас подхватывают, и вот уже вся деревня зашлась лаем, – одна пушка в турецком шанце пробудила соседние, и осажденный город оплел венец громов. На этот раз, впрочем, больше обстреливали город, нежели замок. Зато с трех сторон донеслись звуки подкопа. Судя по всему – хотя из-за мощного фундамента труды копателей почти сводились на нет, – турки решили во что бы то ни стало взорвать скалистое гнездо.

По приказу Кетлинга и Володыёвского осажденные сызнова принялись метать ручные гранаты в том направлении, откуда слышался стук кирок. Однако в ночи невозможно было определить, наносит ли такого рода способ защиты какой-либо урон осаждающим. При этом все обратили взоры свои и внимание на город, куда устремились многочисленные стаи пламенных птиц. Одни снаряды разрывались в воздухе, другие, описав в небе огненную дугу, падали на кровли домов. Вдруг кровавое зарево в нескольких местах разорвало темноту. Горел костел Святой Екатерины, церковь Святого Георгия в русском квартале, а скоро запылал и армянский собор; подожгли его еще днем, а теперь, от гранат, огонь разгорелся вовсю. Пожар усиливался с каждой минутой и освещал все окрест. Крики из города доходили до старого замка. Весь город, казалось, был охвачен пламенем.

– Плохо, – сказал Кетлинг, – горожане духом падут.

– Пусть бы хоть все сгорело, – ответил маленький рыцарь, – только бы скала не сокрушилась, на которой можно держать оборону.

А крики становились все громче. На армянском рынке от собора занялись склады ценных товаров. Горели богатства неисчислимые – утварь и украшения из золота и серебра, ковры, кожи, дорогие ткани. Чуть погодя языки пламени переметнулись на дома.

Володыёвский встревожился не на шутку.

– Кетлинг, – сказал он, – следи за метаньем гранат и мешай, сколь возможно, подкопу, а я поскачу в город, очень у меня за сестер доминиканок сердце болит. Слава Богу, замок в покое оставили, можно и отлучиться…

В замке и в самом деле в тот момент особой работы не было; маленький рыцарь вскочил на коня и ускакал. Воротился он часа через два в сопровождении пана Мушальского, который оправился уже после раны, полученной от Хамди, и теперь прибыл в замок, в надежде, что сумеет луком своим нанести басурманам серьезные потери во время приступов и тем прославиться.

– Приветствую вас, – сказал Кетлинг, – а я уж тревожился. Ну что доминиканки?

– Все хорошо, – ответил маленький рыцарь. – Ни одна граната не разорвалась там, место затишное, безопасное.

– Слава Богу! А Кшися что, не тревожится ли?

– Спокойна, будто у себя дома. Они с Баськой в одной келье, и Заглоба с ними. Там и Нововейский, к нему сознание вернулось. Просился со мною в замок, да где там – на ногах едва держится. Поезжай-ка теперь ты туда, а я тебя здесь заменю.

Кетлинг обнял Володыёвского, уж очень рвалось его сердце к Кшисе, и немедля велел подать себе коня. А тем временем стал расспрашивать маленького рыцаря, что еще в городе слыхать?

– Горожане мужественно борются с огнем, – ответил тот. – Но богатые армянские купцы, завидев, что склады их загорелись, послали депутацию к князю епископу с настоятельной просьбой сдать город. Узнавши о том, я, хотя и зарекался на советы ихние ходить, все же туда отправился. А там одного мóлодца пощечиной наградил – он более других настаивал на сдаче, – и князь епископ остался мною недоволен. Плохо, брат! Люди там труса празднуют и все меньше ценят готовность нашу к обороне. Ругают нас, не хвалят, напрасно, мол, город риску подвергаем. Слышал я еще – на Маковецкого напали за то, что он переговорам воспротивился. Сам епископ так ему сказал: «Ни от веры, ни от короля мы не отрекаемся, но к чему привести может дальнейшее сопротивление? Погляди, – говорит, – видишь храмы, отданные на поругание, видишь девушек обесчещенных, деток невинных, в неволю влекомых? А с перемирием, – говорит, – мы еще сможем их вызволить, а для себя обусловить беспрепятственный выход отсюда». Так говорил князь епископ, а пан генерал согласно кивал головою и все твердил: «Головой ручаюсь, что правда это!»

– Будь на все Божья воля! – ответил Кетлинг.

Володыёвский руки заломил.

– И кабы правдой то было! – вскричал он. – Но Бог свидетель, мы способны еще защищаться!

Привели коня. Кетлинг поспешно вскочил в седло.

– Осторожней будь на мосту, – напутствовал его Володыёвский. – Там гранаты густо падают!

– Через час буду обратно, – сказал Кетлинг.

И ускакал.

Володыёвский вместе с Мушальским стали обходить стены.

Ручные гранаты бросали в трех направлениях – туда, откуда доносились звуки кирки. На левом фланге руководил этим Люсьня.

– Как дела? – спросил Володыёвский.

– Плохо, пан комендант! – ответил вахмистр. – Мерзавцы эти уже в самой скале торчат, разве что при входе кого из них наша скорлупка заденет ненароком. Смысла нету…

В других местах дело обстояло и того хуже, да еще небо нахмурилось, полил дождь, а от него отсыревали фитили в гранатах. Тьма тоже очень мешала.

Володыёвский отвел Мушальского в сторонку и сказал вдруг:

– Послушай-ка! А не попытаться ли нам кротов этих в норах придушить?

– Мнится мне, это смерть верная, их ведь полки янычар стерегут! Хотя что ж! Попытка не пытка!

– Янычары караулят их, это верно, однако мрак нынче кромешный, они панике поддадутся. Раскинь, сударь, умом, в городе отчего о сдаче помышляют?