Создатель эха - Ричард Пауэрс

– Ма, так ведь это против слова Божьего…

– А где это в Библии сказано? Где, покажи?

– Самоубийство?

– В том-то и дело, Карин. Не я себя убью!

– Понятно. Хочешь свой грех на меня повесить. Не убий.

– Так это и не убийство. А христианское милосердие. Разве мы не были милосердны к животным на ферме? Обещай, Карин. Пообещай.

– Ма, хватит. Начинаешь повторяться. Мне и так сейчас нелегко.

– О чем я и говорила. Совсем не весело.

Вот о чем, а о веселье Джоан Шлютер раньше никогда не переживала. И все же на закате жизни в ней проснулась нежность, и она выдала несколько жутких, полных любви извинений за все совершенные ошибки. В самом конце она спросила: «Карин, помолимся вместе?» – и Карин, поклявшаяся ни за что не обращаться к Богу, даже если Он первым обратится к ней, склонила голову и вторила молитве матери одними губами.

– Вам положены страховые выплаты, – сказала Джоан. – Немного, но все же. Вам двоим. Пусти их на благое дело, хорошо?

– В смысле, ма? Какое, например?

Но мать уже забыла, что есть благо. Только то, что его надо совершать.

Оторвавшись от строчек главы «Тайны Вудшеда», Карин произнесла:

– А знаешь, Марк, у нас с тобой такое детство было… Нам повезло, что от нас вообще что-то осталось.

– Осталось, – согласился Марк. – Что-то.

Карин вскочила, прижимая ладони к губам, словно заталкивала вырвавшийся крик обратно. Вытаращилась на брата. А он осел, прижался к простыням, будто хотел спрятаться, пока не минует опасность.

– Господи, Марк. Ты заговорил. Ты можешь говорить.

– Господи, господи. Марк. Господи, – сказал он и замолчал.

– Эхолалия, – заключил доктор Хейз. – Навязчивое повторение. Имитация услышанного.

Карин не сдавалась:

– Стал бы он говорить без причины? Его слова что-то значат, я уверена.

– Что же, на этот вопрос нейробиология пока ответить не в силах.

Речь Марка ходила кругами – так же, как и он сам. Однажды днем его заело на целый час, и он все повторял: «Цыпленок, цыпленок, цыпленок, цыпленок». Для Карин слова звучали симфонией. Перед очередной прогулкой по отделению она сказала: «А теперь давай-ка завяжем шнурки». В ответ прилетело: «Шнурки, поводки, одни дураки». Поток бессмыслицы продолжался, и вскоре Карин чувствовала, будто у нее тоже повредился мозг. Но в груди трепетало воодушевление: в завораживающем повторении ей послышалось «тесные башмаки». Спустя пару абсурдных цепочек он выдал: «Брысь, не тяни».

В словах Марка наверняка прятался какой-то смысл. С мыслями у них было мало общего, но в том, как он их произносил, угадывалась некая значимость. Когда они шли по переполненному больничному коридору, Марк брякнул: «Столько всего свалилось разом».

От радости она крепко его обняла. Он все понимал. И говорил! Другой награды ей и не нужно.

Марк высвободился из объятий и повернулся в сторону.

– Теперь надо из этой грязи сделать глину.

Она проследила за его взглядом и не сразу различила источник в гуле коридора. Чутким, как у животного, слухом, который Карин давно утратила, он улавливал обрывки разговоров окружающих, а затем сплетал их воедино. На такое хватило бы интеллекта и попугаю. Она прижалась лбом к его груди и зарыдала.

– Мы справимся, – сказал он; руки безвольно повисли по бокам.

Она отстранилась и вгляделась в его выражение. В глазах сквозила пустота.

Карин без устали кормила Марка, гуляла с ним и читала ему, ни на секунду не сомневаясь, что однажды он вернется. За реабилитацию брата она взялась с диким рвением, которого не проявляла ни на одной работе.

Следующим утром Марк и Карин проводили время в палате, как вдруг раздался мультяшный голос.

– Утречка! Как у вас делишки?

Карин с криком вскочила и бросилась обнимать незваную гостью.

– Бонни Трэвис! Где была? Почему раньше не пришла?

– Виновата, – ответила девочка-мультяшка. – Я не знала, стоит ли…

Она опустила глаза и прикусила губу. В порыве страха она схватила Карин за плечо. Поражение мозга. Болезнь похуже заразы. Невиновных она превращает в лжецов, а в яро верующих сеет сомнения.

Марк сидел на краю кровати, уложив ладони на колени и высоко подняв голову; на нем были джинсы и зеленая рабочая рубашка. Словно притворялся статуей Линкольна из мемориала. Бонни обняла его. Он не подал и виду, что ощутил прикосновение. Она отскочила, стараясь замять неловкий момент.

– Ох, Маркер! Я и представить боялась, что с тобой стало. А на деле выглядишь славно.

На побритом черепе два огромных русла реки пересекали неровный водораздел. Лицо, испещренное еще не зажившими ранками, напоминало персиковую косточку длиной в двадцать пять сантиметров.

– Славно, – повторил Марк. – Боялась, но на деле на теле на пределе славно.

Бонни рассмеялась, и ее модельное личико приняло цвет вишневого лимонада.

– Ух, вот ты выдал! Дуэйн вроде сказал, ты не можешь разговаривать, а ты вон как четко и ясно выражаешься.

– Ты разговаривала с ними? – спросила Карин. – Что они всем рассказывают?

– Выглядишь славно, – сказал Марк. – Красиво красиво красиво.

Рептильный мозг выползал на солнце.

Бонни хихикнула:

– Да, я специально переоделась перед визитом.

Она продолжала глупо болтать о всякой бессмыслице и чепухе и стала настоящим спасением. Скоростной словесный поток девушки долгие годы сводил Карин с ума, но теперь казался апрельским ливнем, что поднимает уровень грунтовых вод и подпитывает почву. Без устали бормоча, Бонни теребила то шерстяную юбку сливового цвета, то мешковатый свитер ручной вязки, на котором оттенки оливковой пряжи сливались в цвет Платт в августе. На шее висела подвеска с богом Кокопелли: он танцевал и играл на флейте.

Годом ранее, после похорон матери, Карин спросила Марка: «Вы встречаетесь? Она – твоя женщина?» Ей хотелось, чтобы у него в жизни была хоть какая-то поддержка.

Марк в ответ хмыкнул: «Да будь она и моей, все равно бы этого не поняла».

Бонни рассказывала окаменевшему Марку о новой работе – той, на которую устроилась после того, как уволилась с забегаловки.

– О такой профессии мечтает каждая. Ни за что не догадаешься. Я даже не знала, что такая работа существует. Я – экскурсовод в новой арке через трассу Грейт Платт Ривер Роуд. Вы знали, что наша новая арка – единственная в своем роде? Нигде больше нет памятника, который пересекает межштатную автомагистраль. Странно, что о ней нигде не трубят.

Марк слушал, разинув рот. Карин прикрыла глаза и погрузилась в прекрасный, пустой, бессмысленный шум.

– Мне костюм выдали, в стиле американских пионеров. Хожу в хлопковом платье в пол. И такой милой шляпке с кепочкой! В общем, полный набор. И мне надо отвечать на все вопросы посетителей так, словно я женщина из прошлого. Ну, как будто жила сто пятьдесят лет назад. Иногда люди такое спрашивают…

Карин и забыла, насколько упоительно бессмысленным бывает существование. Марк восседал на краю кровати, словно статуя фараона из песчаника, и, не мигая, смотрел