Создатель эха - Ричард Пауэрс

на замысловато двигающиеся губы подруги. Страшась тишины, Бонни все болтала и лепетала о вигвамах, выстроенных вдоль съезда с Восьмидесятой трассы, о шествии буйволов, устраиваемом для туристов, о выстроенном в натуральную величину почтовом отделении девятнадцатого века и о великом строительстве шоссе Линкольна.

– И стоит это все восемь долларов и двадцать пять центов. Люди считают, что это дорого, представляете?

– Это ж почти даром, – произнесла Карин.

– Откуда к нам только не приезжают, вы бы знали!

Чехия. Бомбей. Неаполь – тот, что во Флориде. Большинство, конечно, птиц посмотреть хотят. Все популярнее они становятся. Начальник говорит, что за последние шесть лет туристов аж в десять раз больше стало. Благодаря журавлям о нас весь мир узнает.

Марк захохотал. Точнее, медленно закряхтел. Бонни вздрогнула. На секунду замялась, но потом тоже прыснула. Только больше не знала, что добавить, и мяла губы; щеки ее вспыхнули, а глаза заблестели.

Марку пора было снимать обувь и носки. Карин принялась исполнять ритуал, выученный за недели, проведенные у прикованного к постели брата. Продолжала она лишь по одной причине: другого занятия попросту не было. Марк послушно сидел, пока она снимала с него кеды. Бонни опомнилась и занялась второй ногой. Схватив Марка за босую ступню, она спросила:

– Хочешь, сделаю ногти?

Марк, судя по всему, задумался.

– Хочешь педикюр сделать? Вряд ли ему понравится.

– Да нет, мы уже делали. Марк в такой восторг пришел. Он называет свои ногти на ногах «задними когтями». Только ты не думай, это не извращение. А так, для прикола. Правда, Маркер?

Марк в ответ не двинул головой и даже не моргнул.

– В восторг, – сказал он хриплым и печальным голосом.

Бонни захлопала в ладоши и взглянула на Карин. Та пожала плечами. Порывшись в бахромчатой сумочке, Бонни выудила коллекцию лаков для ногтей, припрятанных на всякий случай. Она уложила Марка обратно на постель и повелела не дрыгать ногами.

– Как тебе «ледяная вишня»? Или лучше «синяк»? Нет. «Обморожение»? Отлично, оттенок выбран.

Карин наблюдала за процессом. Помогать Марку надо было раньше. Она опоздала на шесть лет. Сколько бы она с ним теперь ни занималась, как бы упорно ни лечила, вот таким он навсегда и останется.

– Я сейчас вернусь, – пообещала она и вышла из палаты.

Выбежав на улице без пальто, она направилась прямиком к заправке «Шелл», которая уже как неделю занимала все ее мысли. Бросила деньги на прилавок и попросила «Мальборо». Кассирша посмеялась: не хватало двух долларов. Шесть лет без сигарет, и цена взлетела в два раза. Глупо было завязывать. Добавив недостающую сумму, Карин получила заветную пачку. Она зажала в губах сигарету, и от одного вкуса фильтра тело затрепетало. Дрожащей рукой щелкнула зажигалкой и затянулась. Клубы неописуемого облегчения наполнили легкие и расползлись по всему телу. Закрыв глаза, она выкурила половину сигареты, затем аккуратно затушила ее и положила обратно в пачку. Вернувшись на территорию больницы, опустилась на холодную скамейку у входа, прямо перед раздвижными стеклянными дверями, и докурила половинку. Карин надеялась проконтролировать срыв, чтобы разом не кануть обратно в яму, в которую всеми силами старалась не скатиться последние шесть лет. И в то же время наслаждалась каждым крохотным шагом навстречу табачному рабству.

Сеанс педикюра в палате подходил к концу. Марк сидел на кровати, рассматривая пальцы на ногах, словно ленивец, разглядывающий ветку дерева или кадры фильма. Бонни все щебетала и суетилась.

– Ты как раз вовремя. Сфотографируешь нас?

Снова нырнув в волшебную сумочку, она достала одноразовый фотоаппарат. Затем присела к ногам Марка, и ее глаза цвета известняка удачно подчеркивали фиолетовые ногти.

Когда Карин поднесла пластиковый видоискатель к глазу, Марк улыбнулся. Что у него в голове, кто знает? Даже Бонни вряд ли догадывается.

Та радостно забрала у Карин камеру.

– Я потом принесу вам копии. – Она сжала плечо Марка. – Когда ты на сто процентов оклемаешься, мы оттянемся по полной.

Он ухмыльнулся и внимательно посмотрел на нее. Затем одной рукой потянулся к обтянутой свитером груди, а другой схватил себя за пах. С губ слетал поток слов:

– Трахнуть, бахнуть, попроси, отсоси, мне…

Взвизгнув, Бонни шлепнула его по руке и отскочила назад. Она прикрыла грудь и, дрожа, затаила дыхание. Затем дрожь сменилась нервным смешком.

– Я, э-э, не это имела в виду. – Но на прощание поцеловала его в заживающую макушку. – Люблю тебя, Маркер!

Он было ринулся за ней вслед, но Карин удержала его, поглаживая и успокаивая, пока он не оттолкнул ее руки и не откинулся на кровать, выгибаясь дугой, со взглядом, полным боли. Карин вышла за Бонни в коридор. Девушка стояла прямо у двери, прижавшись к стене, и плакала.

– Карин, прости. Я держалась как могла. Не представляла, что все так… Меня предупредили. Но его состояние…

– Все в порядке, – солгала Карин. – Пока имеем, что имеем.

Бонни настояла на долгом объятии, и Карин согласилась. Но только ради брата.

Выпутавшись, наконец, из рук девушки, Карин спросила:

– Ты знаешь, что случилось, той?.. Парни тебе что-нибудь?..

Бонни уставилась на нее выжидающим взглядом. Но Карин отвернулась и попрощалась. Когда она вернулась в палату, Марк лежал, откинувшись на предплечья, и разглядывал потолок, будто задумался во время упражнения.

– Марк? Я вернулась. Только ты и я. С тобой все в порядке?

– На сто процентов, – ответил он. – Оклемаешься. – Затем глубокомысленно покачал головой и повернулся к ней. – Я не это имела в виду.

Сначала, он нигде, а потом – нет. Перемена подбирается незаметно: одна жизнь сменяет другую. Вернувшись, он видит ничто, из которого вышел. То было даже не место, а потом нахлынули чувства. И все его ничто теряется.

Вот кровать, его жилище. Размером больше, чем город. Он простирается по всей длине ложа, словно кит по улице. Выброшенное на берег существо длиной в несколько кварталов. Океанская тварь, что явно здесь не к месту, приходит в себя и чувствует невыносимую, смертельную тяжесть гравитации.

Нет больше силы, что принесла его сюда и что может унести обратно. По всей дороге тянется расплющенное брюхо. Хвостовые плавники наколоты на заборы и деревья. По бокам – белые деревянные коробочки со скатными крышами, из нарисованных карандашом дымоходов вьется дымок. Дом с рисунка ребенка.

Киту больно и жутко холодно. Об это ему мощными сигналами говорит кожа. Брошенный, оставленный в одночасье исчезнувшей волной в плоской прерии. Мощные челюсти разверзаются, являя пасть-грот размером больше, чем гаражный въезд, и выпускают звук. Каждый крик из глотки сотрясает стены и разбивает окна. Вдалеке, через несколько кварталов, машет хвост. Выброшенная на берег тварь, стиснутая домами, пригвожденная к месту сиюминутным отливом.

Километры воздушной массы давят и спирают дыхание. Кит не в силах поднять даже легкие. Смерть в высохшем океане, удушение кислородом. Крупнейшее из ныне живущих существ, без малого бог, распластано, мышцы ослабли. Только сердце, размером со