Остров Сахалин - Антон Павлович Чехов

Капитан, его помощник и агент – верх любезности. Китайцы, сидящие в III классе, добродушны и смешны. Вчера один китаец сидел на палубе и пел дискантом что-то очень грустное; в это время профиль у него был смешнее всяких карикатур. Все глядели на него и смеялись, а он – ноль внимания. Попел дискантом и стал петь тенором: боже, что за голос! Это овечье или телячье блеянье. Китайцы напоминают мне добрых, ручных животных. Косы у них черные, длинные, как у Натальи Михайловны. Кстати о ручных животных; в уборной живет ручная лисица-щенок. Умываешься, а она сидит и смотрит. Если долго не видит людей, то начинает скулить.

Какие странные разговоры! Только и говорят о золоте, о приисках, о Добровольном флоте, об Японии. В Покровской всякий мужик и даже поп добывают золото. Этим же занимаются и поселенцы, которые богатеют здесь так же быстро, как и беднеют. Есть чуйки, которые не пьют ничего, кроме шампанского, и в кабак ходят не иначе как только по кумачу, который расстилается от избы вплоть до кабака.

Осенью вы потрудитесь послать в Одессу в книжный магазин «Нового времени» мою шубу, испросив предварительно разрешения у Суворина, – это из приличия нужно. Калош не нужно. Туда же посылайте письма и свой адрес. Если случатся у вас лишние деньги, то пришлите мне сто рублей на всякий случай в Одессу, в книжный магазин «Н〈ового〉 в〈ремени〉» для передачи мне. Непременно «для передачи», иначе мне придется шляться на почту. Если же денег лишних не будет, то не нужно. Приехав в Москву, рекомендуйте отцу принимать бромистый калий, так как осенью у него бывают головокружения; если будут таковые, то нужно будет поставить за ухом пьявку. Еще что? Попросите Ивана, чтобы он купил у Ильина (Петровские линии) карту Забайкальской области, если можно, на холсте, и послал бы заказною бандеролью по сл〈едующему〉 адресу: Иркутск, ученику Технического училища Иннокентию Алексеевичу Никитину. Газеты и письма берегите.

Амур – чрезвычайно интересный край. До чертиков оригинален. Жизнь тут кипит такая, о какой в Европе и понятия не имеют. Она, т. е. эта жизнь, напоминает мне рассказы из американской жизни. Берега до такой степени дики, оригинальны и роскошны, что хочется навеки остаться тут жить. Последние строчки пишу уж 25 июня. Пароход дрожит и мешает писать. Опять плывем. Проплыл я уже по Амуру 1000 верст и видел миллион роскошнейших пейзажей; голова кружится от восторга. Видел я такой утес, что если бы у подножия его Гундасова вздумала окисляться, то она бы умерла от удовольствия, и если бы мы с Софьей Петровной Кувш〈инниковой〉 во главе устроили здесь пикник, то могли бы сказать друг другу: умри, Денис, лучше не напишешь. Удивительная природа. А как жарко! Какие теплые ночи! Утром бывает туман, но теплый.

Я осматриваю берега в бинокль и вижу чертову пропасть уток, гусей, гагар, цапель и всяких бестий с длинными носами. Вот бы где дачу нанять!

Вчера в местечке Рейнове пригласил меня к больной жене некий золотопромышленник. Когда я уходил от него, он сунул мне в руку пачку ассигнаций. Мне стало стыдно, я начал отказываться и сунул деньги назад, говоря, что я сам очень богат; разговаривали долго, убеждая друг друга, и все-таки в конце концов у меня в руке осталось 15 рублей. Вчера же в моей каюте обедал золотопромышленник с лицом Пети Полеваева; за обедом он вместо воды пил шампанское и угощал им нас.

Деревни здесь такие же, как на Дону; разница есть в постройках, но неважная. Жители не исполняют постов и едят мясо даже в Страстную неделю; девки курят папиросы, а старухи трубки – это так принято. Странно бывает видеть мужи́чек с папиросами. А какой либерализм! Ах, какой либерализм!

На пароходе воздух накаляется докрасна от разговоров. Здесь не боятся говорить громко. Арестовывать здесь некому и ссылать некуда, либеральничай сколько влезет. Народ всё больше независимый, самостоятельный и с логикой. Если случается какое-нибудь недоразумение в Усть-Каре, где работают каторжные (между ними много политических, которые не работают), то возмущается весь Амур. Доносы не приняты. Бежавший политический свободно может проехать на пароходе до океана, не боясь, что его выдаст капитан. Это объясняется отчасти и полным равнодушием ко всему, что творится в России. Каждый говорит: какое мне дело?

Я забыл вам написать, что в Забайкалье ямщикуют не русские, а буряты. Смешной народ. Лошади у них аспиды. Ни одна запряжка не обходилась без недоразумений. Бешенее пожарных лошадей. Пока пристяжную запрягают, у нее спутаны ноги; едва распутали, как тройка уж летит к черту, так что дух захватывает. Если лошадь не спутаешь, то во время упряжки она брыкается, долбит копытами по оглоблям, рвет сбрую и дает впечатление молодого черта, которого поймали за рога.

26 июня.

Подъезжаем к Благовещенску. Будьте здоровы и веселы и не отвыкайте от меня. Небось уж отвыкли? Кланяюсь всем низко и всех дружески лобызаю.

Antoine

Я совершенно здоров.

А. С. Суворину

27 июня 1890 г., Благовещенск

27 июнь. Благовещенск.

Здравствуйте, драгоценный мой! Амур – очень хорошая река; я получил от него больше, чем мог ожидать, и давно уже хотел поделиться с Вами своими восторгами, но канальский пароход дрожал все семь дней и мешал писать. К тому же еще описывать такие красоты, как амурские берега, я совсем не умею; пасую перед ними и признаю себя нищим. Ну как их опишешь? Представьте себе Сурамский перевал, который заставили быть берегом реки, – вот Вам и Амур. Скалы, утесы, леса, тысячи уток, цапель и всяких носатых каналий, и сплошная пустыня. Налево русский берег, направо китайский. Хочу – на Россию гляжу, хочу – на Китай. Китай так же пустынен и дик, как и Россия: сёла и сторожевые избушки попадаются редко. В голове у меня всё перепуталось и обратилось в порошок; и немудрено, Ваше превосходительство! Проплыл я по Амуру больше тысячи верст и видел миллионы пейзажей, а ведь до Амура были Байкал, Забайкалье… Право, столько видел богатства и столько получил наслаждений, что и помереть теперь не страшно. Люди на Амуре оригинальные, жизнь интересная, непохожая на нашу. Только и разговора что о золоте. Золото, золото, и больше ничего. У меня глупое настроение, писать не хочется, и пишу я коротко, по-свински; сегодня послал Вам четыре листка об Енисее и тайге, потом пришлю о Байкале, Забайкалье и Амуре. Вы не бросайте эти листки, я соберу их и по ним, как по нотам, буду рассказывать то, что не