Суоми в огне - Ульяс Карлович Викстрем

только о матери, она судила в мыслях и себя. Разве она не вела себя эгоистично по отношению к Яли, разве не думала только о себе? Ведь она была готова разбить чужое счастье, даже требовала этого от Яли. А по какому праву? Хорошо еще, что мать ничего не знает про все это. Но тут Миркку ошибалась: кое-что было Эмме известно, но та молчала.

Домой Миркку вернулась успокоенной, умиротворенной. Она сама первая заговорила с матерью и с Хейкки. Тот сидел у окна, упираясь локтями в подоконник, и уныло глядел на улицу. Наливая в тарелку суп, девушка взглянула на него и спросила:

— А дядя Хейкки уже ел? — Потом Миркку перевела взгляд на мать.

— Да, спасибо. Я уже... — ответил Хейкки и удивленными, но благодарными глазами посмотрел на Миркку.

Так в тот вечер между ними впервые возник разговор. И от этого всем стало легче.

ЛЮДИ ЖИВЫ НАДЕЖДОЙ

I

Гражданская война в стране уже отшумела. Она была проиграна и оставила в душах терпкую горечь. Много было о ней разговоров и споров, много всяких разбирательств.

Ялонен замкнулся в себе, стал молчалив, но зато много писал, доверяя свои мысли только дневнику, сшитому из тоненьких школьных тетрадей.

Его старая черная тетрадка в коленкоровом переплете осталась дома, в Турку, и попала при обыске в руки белых. На первом листе там было написано крупным, размашистым почерком Ялонена: «Изложение моих мыслей или мой Дневник». Теперь эта тетрадь, как вещественное доказательство виновности, была в следственных органах, у тех, кто копался в делах красногвардейцев Турку.

В Петрограде Ялонен завел себе новую тетрадь. Он записывал туда раздумья над уроками проигранной гражданской войны. Беседуя со своим дневником, Юкка анализировал ошибки, мысленно прослеживал первые, чересчур робкие шаги рабочей власти, оценивал и взвешивал, что же дала финскому рабочему классу их борьба.

Когда Юкка садился за стол и склонялся над своей тетрадью, Аукусти частенько расхаживал по комнате, мрачным голосом напевая: «Еще настанет время, и кровью смоем кровь...» Порой он недоверчиво косился на Юкку — дескать, что это ты тут строчишь целыми днями?

Питались они вместе. Юкка еще не оправился от ранений и был очень слаб. Поэтому Аукусти всегда старался припасти для него кусочек получше и всеми правдами и неправдами доставал кофе.

Однажды Аукусти все-таки не стерпел и спросил у Юкки:

— Слушай-ка, что ты все пишешь?

— Да так, мысли беру на карандаш... О событиях последних месяцев.

— Вот оно что, — задумчиво протянул Карпакко. — Правильно, когда-нибудь это пригодится.

Как-то Аукусти увидел, что Юкка бережно разворачивает старые бумаги, свернутые в трубочку. Карпакко вспомнил, что он уже видел однажды эти бумаги. Их взяли из внутреннего кармана у старого Анстэна, когда его хоронили на пологом склоне холма... Карпакко подошел поближе.

— Знаешь, это стихи Анстэна, — тихо проговорил Ялонен.

— Стихи? Неужели наш Анстэн писал стихи?

— Выходит, что так. Не знаю только, настоящие это стихи или нет, но об этом пусть другие судят.

Взяв в руки несколько листков, Юкка проговорил: — Некоторые строки звучат довольно складно. Вот послушай-ка:

Хоть ветер напрасно порою трудится,

Но он неустанен в порыве своем.

Встанут еще, всею силою сгрудятся

Люди, что попраны в крае моем.

Буря взметается в дружном порыве,

Зато после бури небо яснее.

Местью богатым пусть вздымается буря!

С радостью бурю такую приму я.

Юкка читал строку за строкой, перелистывая страницы, исписанные тяжелым, угловатым почерком. Стихи были написаны химическим карандашом.

Аукусти сразу узнал крупный неровный почерк Анстэна, напоминавший частокол из жердей.

— Честно говоря, в стихах я ни в зуб ногой, — произнес Карпакко, — но в этих строках что-то есть. Они запоминаются, черт возьми! Мысли в них какие-то свои, да и вообще складно сказано. Старик-то наш был не только философ, но и поэт, а мы и не знали...

Облик Анстэна сразу ожил в памяти. «Да-а, думающая и ищущая была у старика натура», — подумал с уважением Аукусти и пожалел, что частенько они посмеивались над Анстэном.

— Я и то удивлялся, что это старик все сидит и строчит... Смеялись над ним, дескать, чего бумагу портишь, или жене все про нежности пишешь, а то она небось скучает...

— Показывал он мне иногда свои стихи, — проговорил Юкка.-т-Иной раз мы даже говорили про это. Надо дать почитать знающему человеку, а может, отнести в редакцию «Вапаус»?.. Пусть посмотрят.

Аукусти Карпакко любил и умел работать, иногда даже за двоих, если в артели попадались слабаки. Работа на берегах Невы шла дружно, задорно. На маленьких тачках дрова перевозили с баржи на телеги, а оттуда прямо на заводы. Лошади были дюжие, ломовые.

Усталые, но довольные возвращались по вечерам в дом эмигрантов. Каждый прожитый день приносил новости из Финляндии. О том, что делается там, дома, говорили и думали много. Об этом писалось и в газете «Вапаус», выходившей в Петрограде, и каждый номер ее перечитывался по многу раз. Иногда какими-нибудь случайными путями до эмигрантов доходили газеты из Финляндии. Они зачитывались до дыр, а потом все прочитанное обсуждалось долго и подробно.

Россия помогла им в борьбе, чем сумела, а теперь она гостеприимно приютила их. Юкке уже не приходилось объяснять этого Карпакко. Теперь он и сам все отлично понимал.

— Только бы она выдержала... рабочая власть в России. А все остальное ерунда, приложится само собой...

Как ни странно, но это были слова Карпакко. Юкка взглянул на него. Дельная мысль, и уже не первая, которую он от него слышит. Все это Ялонен заносил потом в свою тетрадь.

Однажды вечером Аукусти повстречал в доме эмигрантов парня из Пори, который только что выписался из госпиталя после тяжелого ранения. Парень был не весел. Из дому до него дошли плохие вести. Да и вообще он сильно изменился с тех пор, как Аукусти виделся с ним в последний раз. Весельчак и балагур в прошлом, он был теперь молчалив и замкнут.

В комнате Аукусти и Юкки третья койка все еще пустовала, и парень из Пори остался жить у них.

Аукусти стоял у стола и, вытаскивая из кармана окурки, стряхивал на бумагу остатки табака. Парень сидел на краешке кровати и угрюмо рассказывал свою печальную историю. Аукусти