Восставшая из пепла - Николай Иванович Ильинский

Трудились нагорновцы, как и прежде, в колхозе. Поговаривали о каком-то хозяине, который должен был приехать из Германии, но никак не мог. А после краха гитлеровских планов на Волге приезд некоего хозяина и вовсе оставался неопределенным.

— Ну, что, Егор Иванович, готовишь лапти в дорогу, ох, как бежать придется? подтрунивал над Грихановым Митька. — Плети запасные, лыко, небось, заготовил?

— Пошел ты, знаешь, куда, — сердился полицай.

— На кудыкину гору али как? Не знаю, растолкуй мне, тупоумному, — морочил Митька голову Егору.

— Куда подальше, понял?

— Да не злись, господин полицай!.. Дай покурить, у тебя папиросы славные бывают…

— Папирос у меня сроду не бывало, а если и были бы, не дал бы, — нехотя отвечал Егор Иванович, — я хоть и полицай, а что я тебе или кому плохое делаю? Что я вас плеткой обхаживаю, — характер у Гриханова отходчивый, мягкий. — Вот сигара есть, — примирительно сказал он и полез в карман черной куртки с зеленоватым большим нелепым воротником и такими же обшлагами. — Гляди, какая длинная и кривая, как сабля… А внутри соломинка на всю длину, ишь что придумали мадьяры, а дали мне их немцы… Ну, этот… заготовитель ихний… Блюхер!..

— Не Блюхер, а Блюггер… Темнота!.. Вместо буквы «ха» — произноси «гэ», ясно?

— Пускай будет и «гэ», он и есть на букву «гэ», у людей всю живность поотнимал… Такой паскуда, ей-богу!.. В церкви склад сделал, так чего там только нет… И все наше, сграбастали — и туда!

— А староста брехал: откроем церковь, служба будет! Икону Тихвинской Божьей Матери выставим…

— Ну так не все от Свирида Кузьмича зависит, он такой же подневольный…. Немцы решили склад сделать и сделали… Так вот… На, возьми, — протянул он сигару Митьке, — у меня дома еще есть… пачка целая…Травись, коли хочешь, а я так их держу… Ежели хто попросит!.. Я вот лучше своей махрой позабавлюсь. — И он достал из кармана кисет, оторвал кусочек газеты, насыпал на него крупно нарезанную махорку, скатал ее в трубочку, послюнявил край газеты и цыгарка готова, сунул ее в рот, чиркнул спичкой, вдохнул: — Куда там ихние сигары до нашей цыгарки, до мозгов прошибает…

— Благодарствую, Егор Иванович, родина не забудет твоей щедрости, — беря сигару, ехидно улыбнулся Митька и, оглядываясь по сторонам, шепнул: — Это тебе зачтется, когда наши придут…

— Ты!.. Да как ты! — тоже испуганно стал оглядываться полицай.

— Слыхал, небось, как твоим хозяевам в Сталинграде накостыляли? — не унимался Митька, ему было интересно наблюдать за смятением полицая. — И что Москву немцы взяли — брехня!

— Откуда ты все знаешь, а? Какая сорока на хвосте тебе принесла все это? — полицай не то подозрительно, не то с какой — то грустной надеждой посмотрел на Митьку. — Откуда, а?

— Откуда, откуда, — почесал Митька голову выше виска, — партизаны просветили…

— Но ты брось мне такие шуточки шутить! — пуская дым через ноздри, махнул рукой Гриханов… — Никаких партизан у нас нет… Я сам по лесу шлялся — никого!.. Одни птички тинькают…

— В такую пору-то птички?… В нашем лесу, может, и нет, но балакают, есть такой партизанский отряд… Помнишь секретаря райкома партии?

— Это Морозова, что ли?

— Его, Юрия Федоровича. …Они руководит тем отрядом… Ну, такие слухи ходят!.. Видно, как все вы уши опустили, будто псы бродячие, увидев кого с палкой… Морозов вам надерет уши-то!.. А не он, так другие…

— Ладно, ладно, меня пужать не надо, — нахмурился полицай. — Только ты, Митька, об этом ни с кем не балакай, не все такие, как я, — выдадут, понял?

— Как не понять, Егор Иванович, — Митька закурил сигару, едкий дым, хотя и с незнакомым, но щекочащим ноздри ароматом перехватил ему дыхание. — Фу! Все-таки, скажу я, гадость! Так снаружи вроде и пахнет, а на дым наш самосад ядренее, как затянешься — сразу теплее становится, — он ласково, даже несколько с состраданием и сожалением поглядел на Гриханова. — Я с вами, Егор Иванович, как с родным, душу нараспашку!.. Как там Катька, что-то ее не видать?… Хотя что я спрашиваю: такое время — ни моей гармошки, ни Катиной песни… Одна скукота!

— Видел когда-нибудь летом грозовую тучу?… Так она мрачнее такой тучи, — вздохнул Гриханов. — Как Витька пропал, так и она — сплошная заковыка…

— Почему Витька пропал? — округлил глаза Митька. — Тоже ляпнешь, как в лужу… это самое… Не обязательно пропал!.. Где-нибудь с летчиком в подполье ушел… Слыхал такое слово: «подполье»? Его немцы, как черт ладана боятся… Может, Виктор даже в Нагорном, может, он даже в моей хате… к вылазке готовится, — рассмеялся Митька. — Я им по ночам на гармошке режу, а они пляшут до упаду… Смеются над вами, горе-сыщики!..

— Смешно дураку, что ухо на боку!.. Зубоскал ты, Митька, понял? — с досады махнул рукой полицай. — Гляди, дозубоскалишься!.. Подумают, что правду болтаешь — хватят веревкой за кадык и болтай ногами! — Гриханов сплюнул в сторону и пошел по своим делам.

Сталинградские события наложили отпечаток и на мадьяр, охранявших лагерь. Они стали более уважительнее относиться к нагорновцам. Некоторых из них начальство даже заподозрило в слишком мягком обращении с военнопленными. И, конечно, среди таких неблагонадежных оказался Ласло. Забежав вечером в ближайшую от лагеря хату, он стал греть у печки замершие руки.

— Продрог, Ласло? Садись к столу, угостим чем Бог послал, — обратились к нему гостеприимные хозяева.

— Нe-ет! — отрицательно покрутил он головой и откровенно прослезился. — На фронт… и меня… — Он достал из кармана носовой платок и стал им вытирать намокшие глаза. — Экзекуция! — произнес он с ужасом, имея в виду, что такое наказание придумали начальники для тех, кто стал проявлять мягкотелость.

— Бог даст, живым останешься, — утешали его.

— Я сдамся русским!..

Действительно, дня через два небольшую группу охранников отправили на фронт, дыхание котоpoгo уже все сильнее чувствовалось и Нагорном. Это был пасмурный день с тяжелыми, косматыми тучами, низко и бесконечно ползущими над землей. В пути они теряли легкие белые кружевные снежинки, на которых с севера летела на юг зима. Уже на следующее утро поле широко белело и мелко-мелко искрилось в лучах яркого, но почти не греющего солнца. Ударили морозы, загнав воробьев под камышовые стрехи хат, подули свирепые ветра, заставляя вскипать на дорогах порошу. Мерзли в бараке военнопленные, хлопали ладошами и топтали снег ногами охранники лагеря, которые тоже мерзли, хотя на ногах у них были сплетенные из жгутов соломы чуни. Изготовлять такую чудо-обувь оккупанты заставляли жителей Нагорного и соседних сел.

Нелегко пришлось и группе, которую отправили в окопы. Многих постигла тяжелая доля. Едва добравшись до передовой, группе пришлось тут же