Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Понимаю-с, – не дав ему договорить, вздохнул старый Ламартин, – в нынешнее время политические убеждения начинают порывать самые старые и кровные связи. Печально-с, но естественно!

Троекуров повел лишь на это утвердительно головой. Овцын, видимо довольный эффектным оборотом произнесенной им сентенции, поклонился еще раз и отправился по направлению сада прощаться с дамами.

Пока он рассыпался с ними в любезностях, Ашанин вернулся с террасы в гостиную за своею дорожною шляпой.

– Два слова, Владимир Петрович! – сказал шедший ему навстречу хозяин.

– Сделайте милость, что прикажете?

Они прошли вместе несколько шагов.

– Вот что, – начал Борис Васильевич, останавливаясь и слегка притрагиваясь к рукаву Ашанина, – потрудитесь, во-первых, передать господину Блинову, что в губернском крестьянском присутствии дело его с крестьянами о лугах решено в его пользу. Не забудете?..

Он приостановился.

– Не забуду… A во-вторых? – спросил Ашанин.

Троекуров повел на него как бы рассеянно глазами.

– Вы, не правда ли, говорили, что видели Ольгу Елп… молодую княгиню Шастунову в Москве?

– Очень ненадолго… – промямлил Дон-Жуан.

– Достаточно, чтобы заставить вас приехать в наши места, – отрезал с усмешкой Троекуров, – но не в этом дело. Скажите, не говорила она вам… она нуждается? – спросил он, понижая голос.

– Не говорила, но в этом, кажется, не может быть сомнения. Муж действительно обобрал все, что у нее оставалось ценного, после того как и весь собственный капитал ее пошел на уплату его долгов.

– A пока та старая дура не будет принуждена тем или другим путем возвратить ей деньги, пройдет время… Ей нечем жить!

– Вероятно. Она говорила мне, что надеется продать домик, принадлежащий ей в вашем уездном городе, в котором она думала жить, пока не устроятся ее дела со свекровью.

– Ее так оставить нельзя, – проронил, не слушая и не глядя на него, Троекуров, – пройдемте на мою половину.

Ашанин безмолвно последовал за ним.

Половина Троекурова состояла, кроме передней с отдельным входом со двора, из большой и длинной комнаты, библиотеки, служившей ему приемной по его посреднической должности, квадратного кабинета en boiserie11 строгого голландского стиля и маленькой рядом спальни в одно окно на двор. Окна и большая дверь в кабинете, в который теперь вошли они, выходили в сад.

Пока Ашанин с художественным удовольствием оглядывался на темные, изящно резанные из черного дуба стены, по которым кое-где угол золоченой рамы картины выделялся ярким бликом под падавшим на нее светом большой одинокой лампы, стоявшей на огромном письменном столе посреди комнаты, хозяин, присев к этому столу, писал что-то на листке почтовой бумаги, лежавшем на его бюваре.

– Я вас попрошу, Владимир Петрович, – сказал он, кончив, вкладывая написанное в обложку и продолжая не глядеть на него, – взять этот кредитив на мою московскую контору и пользоваться им, когда и насколько будет там нужно… Цифрой суммы прошу вас не стесняться никак, но вы должны мне дать честное слово, что ни в каком случае, – веско отчеканил он, – имя мое не будет вами произнесено… Вы сумеете, конечно, объяснить княгине, откуда черпаете возможность ссужать ее, пока дела не приведутся в порядок, не называя меня, не правда ли?

– Сумею, Борис Васильевич, – произнес тронутым голосом Ашанин, вкладывая письмо в свой портфель, – и понимаю вашу деликатность…

– Сделайте милость, – живо и с улыбкой прервал его тот, – не приписывайте этого каким-нибудь высоким чувствам, a просто ненависти моей к званию за-и-мо-давца. Я состоял должником половину моей жизни и до того проникся духом этого амплуа, что возненавидел бы самого себя в роли кредитора, a относительно женщины тем более…

– Нет, я – ничего, – вздохнул комически красавец, – променял бы сейчас собственную мою на роль амплуа жида моего, Зедербаума: по два процентика в месяц плачу ему второй год.

– Я и по четыре платил, и неустойки, капитал на капитал, – засмеялся Троекуров. – Пойдемте, однако; Федор Федорович Овцын успел, надо быть, вычерпать с дамами свою любезность до дна и ждет вас…

Он остановился на ходу.

– A на прощанье позволите ли маленький, дружеский совет? – неожиданно проговорил он.

– Сделайте милость! – молвил удивленно Ашанин.

– Особа… о которой мы сейчас говорили, нуждается теперь не в одних материальных средствах, но и…

– Но и? – повторил вопросительно красавец.

– Здесь не столица; каждый шаг ее здесь будет известен; враги, эта злая дура свекровь ее, воспользуются малейшей ее неосторожностью для своих видов и вреда ей… Не смущайте ее, – проговорил с серьезною нотой в голосе Борис Васильевич, наклоняясь к его уху.

Ашанин покраснел до ушей:

– Но я вас уверяю… – пролепетал он.

Троекуров остановил его:

– К чему? Я сказал; остальное – дело вашей совести… Пойдемте!..

VI

С отрадой тайною и тайным содроганьем,

Прекрасное дитя, я на тебя смотрю1.

Лермонтов. Ребенку.

2-Enfants, nous qui pensons, nous qui vivons,

nous sommes

Tristes, hargneux, mauvais…

Puis on a dans le cœur quelque remord.

Voi là

Ce qui nous rend méchants. Vous saurez tout cela

Quand vous serez plus grands, c’est à dire

moins sages-2

Y. Hugo. A des oiseaux envolés.

Гости уехали.

Проводив их любезно до самого крыльца, Троекуров вернулся на террасу, где жена его и княжна Кира, сидя рядом на скамейке у выходной из гостиной двери, с закинутыми к стене головами, облитые млеющим сиянием лунной ночи, вели негромкий между собой разговор.

Услыхав шаги подходившего мужа, Александра Павловна, не переменяя положения, быстро повела глазами в его сторону, поймала на проходе его руку и неудержимым движением поднесла ее к губам:

– Цыпинька мой! – чуть слышно, детским лепетом прошептала она, взглянув ему в лицо с бесконечною нежностью, и тут же опустила эту руку и слегка заалела, вспомнив, что он «не любит эти нежности, да еще при других»…

– Кира говорила мне, что ты видел Сергея Михайловича Гундурова, Борис, и что он обещал скоро быть к нам? – поспешила она сказать громко и засмеялась. – Я сейчас ей говорила, что если б он увидел ее сегодня в этом ее черном туалете, – она, не правда ли, точно la reine de la nuit3, как в картинке, сегодня? – конечно, он так бы и упал к ее ногам…

– Никто не мешает княжне повторить эффект этого туалета, когда он будет здесь, – проговорил на это небрежно насмешливым тоном Троекуров.

– Саша, c’est une vraie scie, ma chère! – недовольным голосом молвила в свою очередь Кира. – И что всего смешнее, ты пилишь меня человеком, который