За гранью. Поместье - Джон Голсуорси

Майору, разумеется, было невдомек, что его надменность не помешает Фьорсену смеяться над ним за спиной и делать вид, будто он для него пустое место. По сути, между двумя мужчинами, чья жизнь протекала в столь разных плоскостях, не могло быть никакого реального соревнования: один ни капли не уважал правила поведения и представления другого.

Фьорсен, начав было бегать по кабинету, остановился и взволнованно произнес:

– Майор Уинтон, ваша дочь – одно из самых прелестных созданий во всем мире. Я отчаянно ее люблю. У меня есть будущее, хотя вы, наверно, так не считаете. Я смогу добиться любых высот в искусстве, если только она будет моей женой. У меня есть кое-какие деньги – немного, однако моя скрипка обеспечит ей любое будущее по ее желанию.

Лицо Уинтона не выражало ничего, кроме холодного презрения. Его оскорбило, что этот тип решил, будто счастье дочери он измеряет деньгами.

Фьорсен продолжил:

– Я вам не нравлюсь, мне это ясно. Я заметил это с самого начала. Вы английский джентльмен… – произнес он с оттенком иронии. – Я для вас пустое место, но в моем мире кое-что значу. Я не проходимец. Позвольте мне просить вас выдать за меня вашу дочь.

Фьорсен вскинул руки, все еще сжимавшие шляпу, и непроизвольно сложил, как в молитве.

Уинтон на секунду ощутил душевную боль. Слабость мгновенно прошла, и он ледяным тоном произнес:

– Я обязан поблагодарить вас, сэр, что вы первым обратились ко мне. Вы у меня в гостях, и я не хочу быть невежливым, но я буду рад, если вы соизволите покинуть мой дом и расцените мою просьбу как знак того, что я буду препятствовать исполнению вашего желания, насколько это будет в моих силах.

Почти детская разочарованность и тревога на лице Фьорсена быстро сменились беспощадной, скрытой издевкой, переходящей в смятение.

– Майор Уинтон, ведь вы тоже любили. Вы наверняка любили ее мать. Я страдаю!

Отвернувшись было к камину, Уинтон вновь посмотрел на него:

– Я не управляю пристрастиями дочери, сэр. Она поступит так, как сочтет нужным. Я лишь говорю, что, если она выйдет за вас, то это случится вопреки моим надеждам и суждениям. Могу себе представить, что вы не очень-то рассчитывали на мое одобрение. Я не слепой и видел, как вы обхаживали ее в Висбадене, мистер Фьорсен.

Скрипач ответил с кривой вымученной улыбкой:

– Голь на выдумки хитра. Я могу ее видеть? Хотя бы позвольте мне увидеть ее.

Какой смысл отказывать? Джип уже встречалась с этим типом, не спрашивая разрешения у отца, скрывая от него – от него! – все свои чувства, и Уинтон сказал:

– Я пошлю за ней. А тем временем не желаете ли чего-нибудь выпить?

Фьорсен покачал головой, и после этого состояние острой неловкости длилось еще добрых полчаса. Уинтон, сидя у огня в заляпанной грязью одежде, переносил его более стойко, чем гость. Этот дикарь, попытавшись подражать невозмутимости хозяина дома, вскоре махнул рукой на свои попытки, стал нервно суетиться, расхаживать по комнате, подошел к окну, отдернул занавески, посмотрел в темноту, вернулся с явным намерением снова пристать к Уинтону с разговорами, но, озадаченный неподвижностью фигуры у огня, уселся в кресло и отвернулся к стене. Уинтон не был по натуре жестоким, и тем не менее его забавляли корчи этого субчика, угрожавшего благополучию Джип. Угрожавшего? Не может быть, чтобы она приняла его предложение! Но если так, почему она не призналась, что встречается с ним? Уинтон страдал не меньше Фьорсена.

Наконец она пришла. Уинтон ожидал, что дочь явится бледной, будет нервничать, но Джип еще ребенком признавалась в прегрешениях, только если ее заранее прощали. Улыбающееся лицо девушки несло на себе оттенок предостережения. Она подошла к Фьорсену и, протянув руку, спокойно сказала:

– Как мило, что вы приехали!

Уинтон с горечью почувствовал, что лишним здесь был он и только он. Ну что же, тогда придется все высказать напрямик, хватит ходить вокруг да около.

– Мистер Фьорсен оказал нам честь, предложив жениться на тебе. Я сказал ему, что такие решение ты принимаешь сама. Если согласишься, то это, как ты понимаешь, произойдет вопреки моему желанию.

Он еще не закончил говорить, а щеки Джип уже пылали. Она не смотрела ни на отца, ни на Фьорсена. Уинтон заметил, как вздымаются и опускаются кружева у нее на груди. Джип улыбнулась и едва заметно пожала плечами. Уязвленный до глубины души, Уинтон твердым шагом направился к двери. Было совершенно ясно, что дочь не нуждается в его нравоучениях, коль этот субъект для нее важнее любви к отцу! Но он тут же подавил в себе обиду, понимая, что не может себе позволить обижаться на дочь: он не мыслил без нее жизни. Даже если Джип выйдет за самого отъявленного негодяя на свете, он не бросит ее и по-прежнему будет желать ее общества и ее любви. Джип слишком много значила для него и в настоящем, и в прошлом. С занозой в сердце он ушел к себе.

Когда Уинтон снова спустился вниз, Фьорсен уже уехал. Майор ни за что на свете не стал бы выспрашивать, о чем говорил скрипач и что ему отвечала дочь. Через пропасть, разделявшую гордецов, нелегко перекинуть мосты. Когда Джип пришла пожелать отцу спокойной ночи, лица обоих были как у восковых фигур.

В последующие дни Джип ни словом, ни жестом не показывала, что намерена пойти против его воли. О Фьорсене не упоминали, словно его и не было, но Уинтон понимал, что Джип обижена и на него, а этого он не мог перенести, поэтому однажды вечером после ужина спокойно спросил:

– Скажи честно, Джип, этот парень тебе небезразличен?

Она так же тихо ответила:

– По-своему – да.

– И этого достаточно?

– Я не знаю, отец.

Губы Уинтона дрогнули, а сердце смягчилось, как бывало всегда, когда он видел дочь взволнованной. Он накрыл ладонью ее руку и сказал:

– Я никогда не буду стоять на пути твоего счастья, Джип, но только если счастье настоящее. Так ли это? Я не уверен. Знаешь ли ты, что говорят об этом человеке?

– Да.

Уинтон не рассчитывал получить утвердительный ответ, и у него внутри все оборвалось.

– Довольно скверные вещи, я бы сказал. И нашего ли он круга?

Джип подняла глаза:

– Ты думаешь, я принадлежу к нашему кругу, отец?

Уинтон отвернулся. Она подошла и взяла его под руку.

– Я не хотела тебя обидеть. Но ведь это правда, не так ли? Мне не место в высшем обществе. Меня бы не приняли, если бы знали