За гранью. Поместье - Джон Голсуорси

зыбким, невнятным звукам незнакомой мелодии. Пойти и помириться первой или подождать, пока он сам придет? Она дважды порывалась соскользнуть с кровати, но оба раза, словно судьбе было угодно, чтобы она не вставала, звук скрипки вдруг нарастал, и она думала: «Нет, нельзя. Все по-прежнему. Ему наплевать, даже если он когда-то разбудит. Он всегда делает что захочет и ни с кем не считается». И зажав уши руками, продолжала лежать без движения.

Когда Джип наконец отняла руки, стояла тишина. Она услышала шаги и притворилась спящей, но его даже это не смутило. Она молча вытерпела поцелуй, хотя в груди все окаменело – от мужа воняло бренди! На следующее утро он, похоже, ничего не помнил, зато помнила Джип. Ей отчаянно хотелось узнать, что он пережил и где был, но гордость не позволила спросить.

В течение первой недели Джип отправила отцу два письма, но потом не находила в себе сил писать и ограничивалась редкими открытками. К чему рассказывать отцу о своей жизни в компании того, кого он на дух не переносит? Неужели он был прав? Такое признание нанесло бы ее гордости глубокую рану. В то же время Джип начала тосковать по Лондону. Мысли о маленьком доме были оазисом в пустыне. Когда они там обживутся и смогут вести себя, не опасаясь задеть чужие чувства, возможно, жизнь войдет в нормальное русло. Муж по-настоящему вернется к работе, она будет ему помогать, и все пойдет по-другому. Новый дом – столько дел: новый сад, где скоро начнут цвести фруктовые деревья; она заведет собак и кошек, станет ездить верхом вместе с отцом, когда он будет приезжать в гости. Их будут навещать тетка Розамунда, друзья, в их доме будет звучать музыка по вечерам, а можно устраивать и танцы: Фьорсен прекрасно танцевал, да и она тоже, они оба любили танцевать. А концерты! Как приятно быть причастной к его успехам. Но главное радостное предвкушение – это дом. Она превратит его в очаровательное гнездышко, не побоится смелых экспериментов с формой и цветом. Однако в глубине души Джип понимала: думать о будущем, отгоняя от себя мысли о настоящем, – недобрый знак.

Что ей действительно доставляло удовольствие – так это прогулки на яхте. Выпадали лазурные деньки, когда пригревало даже мартовское солнце и дул не слишком сильный ветер. Фьорсен прекрасно поладил со старым морским волком, чью лодку они снимали, – скрипач вообще легче всего находил общий зык с простыми людьми.

В такие часы Джип посещало ощущение настоящей романтики. Синева моря, скалы, лесистые вершины южного побережья, дремлющие в сверкающей дымке. Фьорсен, не обращая внимания на шкипера, обнимал ее за плечи. В море ей удавалось подавить натянутость и ощутить некоторую духовную близость. Джип искренне пыталась лучше понять мужа в эти первые недели, принесшие первые же разочарования. Чувственная сторона брака ее не занимала – не испытывая страсти сама, она не могла упрекать в ее проявлении мужа. Когда однажды после жарких объятий он скривил рот в горькой улыбке, словно говоря: «Да, вот как ты обо мне заботишься», она ощутила раскаяние пополам с обидой. Проблема залегала глубже – в ощущении непреодолимого барьера и в инстинктивном нежелании раскрывать свою душу. Закрываясь от мужа, она не могла проникнуть и в его душу тоже. Почему он часто смотрит на нее так, словно его взгляд проходит сквозь нее? Что заставляет его в самом пылу игры вдруг взять яростную или жалобную ноту, а иногда и вовсе отшвырнуть скрипку? Почему после припадков неистового веселья он на несколько часов впадает в хандру? И самое главное – какие мечты посещают его в редкие моменты, когда музыка преображала его странное бледное лицо? Или ей это только чудилось и он ни о чем не мечтал? Чужая душа – потемки, но не для тех, кто любит.

Однажды утром Фьорсен получил письмо.

– Ага! Граф Росек желает осмотреть наш дом. «Гнездышко милых голубков» – вот как он его называет.

Неподвижное как у сфинкса, приторное лицо поляка, знавшего, похоже, много тайн, вызвало у Джип неприятные воспоминания. Она спокойно ответила:

– Чем он тебе нравится, Густав?

– Нравится? О, Росек – полезный человек. Хорошо разбирается в музыке и… в других вещах.

– Мне кажется, у него злобный нрав.

Фьорсен рассмеялся:

– Злобный нрав? На что ему злиться, Джип? Он хороший друг. И тобой восхищен, невероятно восхищен! Он имеет успех у женщин. Любит повторять: «‘J’ai une technique merveilleuse pour seduire une femme»[10].

Джип рассмеялась:

– Фу! Он похож на жабу.

– А-а, я ему передам. Он будет польщен.

– Если ты это сделаешь, если ты выдашь меня, то я… я…

Фьорсен вскочил и заключил ее в объятия. На его лице отразилось такое комическое раскаяние, что Джип немедленно успокоилась. Позже она обдумала сказанное и устыдилась своих слов. Как бы то ни было, Росек – подлиза и расчетливый сластолюбец, она в этом не сомневалась. Мысль, что граф крутился около их маленького дома, почему-то лишала предстоящее возвращение всякой прелести.

Они отправились в Лондон тремя днями позже. Пока такси объезжало стадион для крикета «Лордс», Джип держала Фьорсена за руку. Ее переполняла радость. На деревьях в соседних садах набухли почки, уже расцветал миндаль, причем в полную силу! Машина свернула на их улицу. Номер пять, семь, девять… тринадцать! Осталось всего два дома! А вот и он, дом под номером девятнадцать, белые цифры на зеленой, как листва, ограде под ветками сирени с набухшими почками. Да, здесь тоже цветет миндаль! Пока рассматривала поверх высокой изгороди приземистый белый дом с зелеными ставнями, Джип чуть не столкнулась с Бетти, стоявшей с улыбкой на широком раскрасневшемся лице. Из-под мышек у нее выглядывали мордочки двух чертенят с навостренными ушами и блестящими, как алмазы, глазками.

– Бетти! Какая прелесть!

– Подарок майора Уинтона, моя милая… мэм!

Обняв толстуху за пышные плечи, Джип подхватила двух щенков скотч-терьера и прижала к груди, а те принялись повизгивать и лизать ее в нос и уши. Джип пробежала через квадратный холл в гостиную с выходом на газон и, обернувшись в проеме застекленной двери, осмотрела безупречно убранную комнату, где все, естественно, следовало переставить. Белые стены с отделкой из черного и атласного дерева выглядели даже лучше, чем она себе представляла. В саду – ее саду! – на грушах почки еще не раскрылись, вдоль стен расцвело несколько желтых нарциссов, на магнолии проклюнулся первый цветок. Все это время она прижимала к себе щенков, наслаждаясь исходившим от них духом юности, тепла и мягкой шерсти,