За гранью. Поместье - Джон Голсуорси

а те ее облизывали. Из гостиной она взбежала наверх по лестнице. Ее спальня, гардеробная, комната для гостей, ванная комната – Джип все обежала за минуту. Ой как здорово быть у себя дома, быть… Внезапно ее схватили сзади и оторвали от пола – в этой беспомощной позе, с горящими глазами, она повернула лицо так, чтобы муж мог достать своими губами ее губы.

Глава 3

Проснуться и слушать, как пробуют голоса птицы, почувствовать, что зима миновала, – что может быть приятнее?

В первое утро в своем доме Джип проснулась под щебет и писк то ли воробья, то ли какой-то еще птички, утонувшие вскоре в целом хоре куда более искусных певцов. Казалось, что в саду собрались все пернатые обитатели Лондона. На память пришли стихотворные строки:

Все природы милой дети,

Собирайтесь в пышном цвете

Пред невестой с женихом!

Хор воздушных духов – птички,

Сладкогласные певички,

Все слетайтесь здесь кругом![11]

Джип повернулась и посмотрела на мужа. Голова утопает в подушке, наружу торчат только густые всклокоченные волосы. По ее телу пробежала дрожь, как будто рядом лежал совершенно чужой мужчина. Неужели он всю жизнь проведет с ней, а она – с ним? Неужели это их общий дом? Непривычная кровать, незнакомое и в то же время постоянное жилище – здесь все выглядело не так, как она себе это представляла: серьезнее и тревожнее. Осторожно, чтобы не разбудить мужа, Джип выскользнула из постели и встала между портьерой и окном. День еще не вступил в свои права, далеко за деревьями разгоралась заря, и на всем лежал розовый отсвет раннего утра. Можно вообразить, что ты в деревне, если бы не тихое бурчание пробуждающегося города и не пелена низкого тумана, путающегося под ногами лондонского дня. Джип подумала: «Я хозяйка этого дома. Я здесь всему голова и обо всем должна позаботиться. Как там мои щенки? Кстати, чем их кормят?»

Начался первый хлопотливый час, за которым последовали многие другие, ибо Джип решила быть старательной хозяйкой. Ее разборчивость требовала совершенства, однако щепетильность запрещала требовать того же от других, особенно от прислуги. Их-то зачем лишний раз дергать?

Фьорсен был совершенно не приучен к порядку. Джип быстро заметила, что муж просто не в состоянии оценить ее усилия по созданию домашнего уюта. Из гордости она не просила его о помощи и, возможно, поступала мудро, потому что проку от него все равно не было. Его девизом было жить аки птицы небесные. Джип и сама была бы не прочь так пожить, но что тогда делать с домом, тремя слугами, трапезами по нескольку раз на день, двумя щенками и отсутствием опыта в подобных вещах?

Она ни с кем не делилась своими тяготами и от этого еще больше страдала. С консервативной до мозга костей Бетти, с большим трудом принявшей Фьорсена, как в прошлом Уинтона, следовало держать ухо востро. Но больше всего Джип заботил отец. Хоть ее и тянуло к нему, ожидание каждого его визита нагоняло тоску. Первый раз Уинтон приехал к ней, как в те давние времена, когда она была маленькой девочкой, в такое время дня, в какое, по его расчетам, «этого субчика» не должно быть дома. При виде отца под шпалерами у Джип застучало сердце. Она сама открыла дверь и с порога бросилась ему на шею, чтобы скрыть свое лицо от проницательных отцовских глаз. И тут же заговорила о щенках, которым дала клички Хвать и Брось. Какие они милашки! От них ничего невозможно утаить, тапочки изорваны в клочья, шельмы умудрились пробраться в горку с фарфором и там заснуть! Она сейчас все ему покажет.

С отцом под руку и болтая без умолку, Джип поднялась наверх, спустилась вниз, вышла в сад, показала ему кабинет и под конец – музыкальный салон, имевший отдельный вход из переулка. Салон был гордостью дома. Фьорсен мог здесь спокойно репетировать. Уинтон вел себя спокойно и лишь время от времени отпускал дельные замечания. В дальнем конце сада, отделенного стеной и узким проходом от другого участка, Уинтон неожиданно сжал плечо дочери и произнес:

– Ну так что, Джип? Как тебе живется?

Долгожданный вопрос, наконец, прозвучал.

– А-а, неплохо. Местами даже чудесно, – сказала она, не глядя ему в глаза. Он тоже отвел взгляд. – Посмотри, отец, какую дорожку протоптали здесь коты.

Уинтон закусил губу и повернул обратно. В его голове роились горькие мысли. Дочь решила держать его в неведении, сохранять беззаботный вид, но его-то не проведешь!

– Полюбуйся на мои крокусы! Сегодня наступила настоящая весна!

И это было правдой. Появилась даже пара пчел. Вылезли молодые листочки, такие прозрачные, что солнце легко просвечивало их насквозь. Фиолетовые крокусы с тонкими прожилками и оранжевыми язычками в самом центре походили на чашечки, наполненные солнечным светом. Ветви качал ласковый ветер, то тут, то там шуршали одиночные прошлогодние листья. Трава, голубое небо, цветки миндального дерева – все сверкало в лучах весеннего солнца. Джип заложила руки за голову.

– Как хорошо, когда весна!

Уинтон же подумал: «А она изменилась: стала мягче, живее, в ней появилось больше яркости, солидности, больше гибкости в теле, теплоты в улыбке. Но счастлива ли она?»

Чей-то голос произнес:

– А-а, очень приятно!

Фьорсен подкрался в своей типичной кошачьей манере, и Уинтону показалось, что Джип поморщилась.

– Отец считает, что в музыкальном салоне следует повесить темные портьеры, Густав.

Фьорсен отвесил поклон:

– Да-да, как в лондонском клубе.

Уинтон, взглянув на дочь, заметил на ее лице немую просьбу и, выжав улыбку, сказал:

– Вы, как я вижу, уютно здесь устроились. Рад видеть вас еще раз. Джип превосходно выглядит.

И опять этот поклон – как он их ненавидел! Фигляр! Нет, он никогда не сможет привыкнуть к этому субъекту! Однако сейчас не время проявлять норов. Выдержав ради приличия паузу, Уинтон попрощался и в одиночестве пошел через незнакомый район, в котором знал только стадион для крикета «Лордс», ощущая в душе сомнения и опустошенность, раздражение и смешанную с ним решимость всегда быть под рукой, если его ребенку понадобится помощь.

После ухода Уинтона не прошло и десяти минут, как появилась тетка Розамунда. Она опиралась на трость с загнутой ручкой, благородно прихрамывая, ибо тоже страдала от наследственной подагры. Некоторым людям свойственно стремление помыкать друзьями, и добрейшая душа осознала в себе его силу только после того, как племянница выскочила замуж. Тетя Розамунда жаждала вернуть Джип под