Настоящая история мадам Баттерфляй - Рей Кимура

он, сын гейши и американца, который ее бросил, станет в лучшем случае портовым грузчиком или плотником. Хуже того, его будут отвергать, потому что он не такой, как остальные, и без поддержки отца или хорошей семьи он вырастет ожесточенным на весь мир. В Америке же у него будет хорошая семья, отец с матерью, которые будут его оберегать и заботиться о нем. Перед тем как принять решение, я сходила в библиотеку американского консульства, чтобы побольше почитать об этой стране. Судзуки-сан, у них много знаменитых школ и университетов, крупных компаний, где можно работать. Моему Дзинсэю не придется быть изгоем, как здесь, где его не возьмут в хороший университет и не дадут хорошую работу, предназначенную для чистокровных японцев. Мне больно оттого, что я должна отдать своего сына, не знаю, понимаешь ли ты, какая борьба идет в моей душе, какая боль меня терзает. Эту боль не залечит никакое время.

Судзуки открыла рот, собираясь возразить, но Тёо-Тёо махнула рукой, чтобы та молчала. Она никогда раньше не вела себя так с женщиной, которую воспринимала скорее как подругу, нежели служанку, и этот бессознательный жест лучше всяких слов говорил о том, как она страдает.

— Пожалуйста, больше ничего не говори, Судзуки! Ты можешь гарантировать, что мой сын, хафу, будет вести в Японии счастливую жизнь, что его будут любить и уважать в обществе?

Этого Судзуки не могла и потому промолчала, а Тёо-Тёо получила ответ на свой вопрос.

— Завтра я позову Хелен. А сегодня, Судзуки, приведи Дзинсэя ко мне, я хочу побыть наедине со своим сыном.

Той ночью Тёо-Тёо не сомкнула глаз. Она баюкала Дзинсэя на руках, глядя, как он спит в свете лунного луча, проникавшего сквозь щелку в окне из рисовой бумаги.

Она так горько плакала, что удивительно было, как это ребенок не проснулся.

— Дзинсэй, дитя мое, жизнь моя, — шептала она всю ночь, глубоко вдыхая сладкий запах молока, исходивший от мягких волос малыша. Этот запах она будет чувствовать еще долго после того, как ночь закончится.

— Ты ведь знаешь, почему я это делаю, дитя мое? Если ты останешься здесь, я ничего не смогу тебе дать, кроме материнской любви, а этого недостаточно. Но если ты поедешь с отцом в Америку, перед тобой откроются такие возможности, о которых мы здесь можем лишь мечтать. Я так сильно тебя люблю, что должна отпустить. Не знаю, как буду жить без тебя, Дзинсэй-тян, но моя жизнь мне больше не важна… она оборвалась в тот день, когда мой отец покончил с собой! У меня не было отца, который бы меня защитил, Дзинсэй-тян, и я не хочу, чтобы ты оказался в том же положении!

Наутро Судзуки нашла хозяйку в изнеможении лежащей на футоне и по-прежнему обнимающей Дзинсэя. Служанка бережно вынула ребенка из рук матери и унесла на кухню завтракать.

Дзинсэй тем утром пребывал в хорошем настроении, агукал и лепетал, дергая Судзуки за кимоно, пока она умывала и переодевала его. Но страх перед неизбежной разлукой Тёо-Тёо-сан с сыном сжимал ее сердце.

Могла ли она как-то переубедить хозяйку? Разве ребенку не лучше жить в родной стране, окруженному любовью родной матери, какой бы ни была эта жизнь? С другой стороны, сможет ли Япония стать домом для хафу вроде Дзинсэя?

Оставался еще целый день — может быть, Тёо-Тёо-сан потеряет решимость и пойдет на попятную. Судзуки горячо молилась об этом у алтаря предков в гостиной.

Наконец, когда комнату залил солнечный свет, Тёо-Тёо поднялась и снова попросила привести к ней Дзинсэя. Все утро она играла с сыном и ухаживала за ним, не притрагиваясь к еде, за исключением маленькой чашки риса и мисо, супа из водорослей.

Она решила днем сходить в порт и поговорить с Хелен, оставив Дзинсэя с Судзуки. Ей не хотелось, чтобы кто-нибудь снова глазел на ее ребенка и шептался о нем.

Но судьба избавила ее от этой мучительной задачи, сопряженной со стыдом и агонией. Вскоре после обеда раздался нерешительный стук в дверь, и на пороге с извиняющимся видом предстала Хелен.

— Простите, что заявляюсь без приглашения, но я только хотела узнать: вы приняли решение относительно будущего Дзинсэя? — спросила она, мудро напирая на слово «будущее», поскольку это было слабым местом для матери мальчика.

Поступать так было жестоко, но Хелен находилась на грани отчаяния: корабль отходил на следующий день, поэтому у нее не оставалось времени.

Тёо-Тёо кивнула, не доверяя своему голосу, и сердце Хелен пропустило удар: неужели она согласна отправить Дзинсэя в Америку с ней и Бенджамином? Или же заупрямится и откажет? Хелен заметила, что Тёо-Тёо исхудала, ее прекрасное лицо осунулось.

Не произнося ни слова, Тёо-Тёо проводила Хелен в гостиную, предложила ей присесть и вышла.

В соседней комнате Судзуки укладывала в дорожную сумку одежду Дзинсэя, которую, она не сомневалась, он никогда не наденет в Америке, а также его любимые игрушки и особую подушечку.

— Пожалуйста, не забудь положить его подушечку, он не может спать без нее, — тихо сказала Тёо-Тёо. Ее лицо снова превратилось в белую застывшую маску, которая так пугала Судзуки.

Она оставила мать с сыном наедине, слушая, как рыдает Тёо-Тёо и верещит Дзинсэй, не привыкший, чтобы его прижимали к себе так долго и крепко. Не в силах долее этого вынести, Судзуки вошла в комнату и, отбросив все правила, нежно обняла Тёо-Тёо — для них обеих невыносимо тяжелым стало это прощание матери с сыном. До конца дней своих они не забудут эту сцену мучительного расставания, на которое вынуждены были пойти по вине обстоятельств.

В какой-то момент Тёо-Тёо вырвалась из объятий и сунула Дзинсэя в руки Судзуки.

— Пожалуйста, передай Дзинсэя Хелен, я не могу это сделать, не могу смотреть, как его забирают!

Разрыдавшись, Тёо-Тёо выбежала из комнаты и, сжавшись на полу в уголке, закрыла уши подушками, чтобы не слышать недовольных криков Дзинсэя, которого Судзуки передала вместе с двумя сумками Хелен, его новой матери.

Еще долго после того, как дверь закрылась за Хелен, которая торопливо уносила свою драгоценную ношу, пинающуюся и вопящую, Тёо-Тёо сидела в том же положении, застыв от горя, и в доме, где всего несколько часов назад раздавались смех и лепет ребенка, воцарилась безмолвная пустота.

Судзуки приблизилась к госпоже с горячим супом, рисом и чаем, но Тёо-Тёо махнула, чтобы она убрала все это.

— Пожалуйста, поешьте, Тёо-Тёо-сан, — умоляющим голосом попросила Судзуки. — Вы целый день ничего толком не ели, и я не знаю, что делать.

— Ничего не делай, — ответила Тёо-Тёо. —