Хорошая женщина - Луис Бромфильд

— Филипп, ступай сейчас же домой, — сказала она, — а ты, Мэри, отправляйся к тетке. Как тебе не стыдно!

Его немедленно увели домой и заперли в кладовой. Там мать его отчитывала целый час. Она ему объяснила, что он совершил позорный поступок и что мальчики, ведущие себя так, могут заболеть и почернеть, как негры. Она сказала ему, что он не должен больше видеться с Мэри Уаттс, что он сирота — и поэтому она, Эмма, должна заменить ему отца, и что она должна быть в нем уверена в те часы, когда ей приходится оставлять его одного и работать в булочной, зарабатывая деньги для них обоих.

Когда она кончила, Филипп дрожал всем телом. Но он не плакал, потому что мужчины не плачут. Он попросил прощения и дал слово больше не играть с Мэри.

Она заперла его еще на час, чтобы дать ему время подумать над выслушанной нотацией. Он не понял, в чем провинился. Он испытывал только какой-то непонятный стыд, точно его загрязнили, и страх превратиться в черномазого мальчишку, в роде тех ребят, что копошились в вонючих домах вдоль реки. Через час Эмма выпустила его из плена, простила его и прижала к своей широкой груди, покрывая поцелуями и ласками. Но веселые игры с Мэри Уаттс прошли навсегда.

Филипп вернулся к своим любимцам-паровозам. Изредка играл он в мяч и играл хорошо, потому что был крепким, мускулистым и ловким мальчиком, но игры его не интересовали. Всегда хотелось ему быть одному. Иногда он сходился с товарищами, но дружба кончалась быстро. И вот, семнадцатилетним юношей, молчаливым, одиноким и мечтательным, натолкнулся он на религию. Все остальное было нетрудным делом для Эммы, в особенности после появления Наоми.

5

Когда, на следующее утро, Филипп вышел из дверей аспидно-серого дома и пошел по расчищенной в снегу дорожке, он вдруг почувствовал себя таким одиноким, как никогда. Буря прекратилась, и над всегдашней пеленой дыма виднелось холодное, серое небо. У калитки он с минуту колебался, не зная, в какую сторону направиться, но как-то сразу понял, что это, в сущности, совершенно безразлично. Во всем городе не было никого, с кем он хотел бы повидаться, с кем он мог бы поговорить. Он знал, что те две женщины, которые остались в сером доме, считают скандальным самое появление его на улицах. Они, несомненно, надеялись, что он не покажется так скоро на глаза людям. Даже те, кого Эмма посвятила в историю его раны и отпуска по болезни, думают, наверное, что ему следовало бы остаться на своем посту. Да, люди таковы, — по крайней мере, те господа, что усердно ходят в церковь: они готовы до небес возвеличивать миссионеров, но деньги дают кряхтя, и потому не долюбливают проповедников, покидающих свою паству.

Филипп прикрыл за собой калитку и пошел влево, не отдавая себе отчета, почему именно он избрал это направление, пока не увидел, что спускается по пологому склону холма к Низине: он шел к своим любимым локомотивам, совсем, как пятнадцать лет тому назад. И вдруг он почувствовал себя почти счастливым, точно и впрямь был двенадцатилетним мальчиком, а не взрослым человеком, понапрасну потерявшим десять с лишним лучших лет своей жизни.

Увязая в сугробах почерневшего от сажи снега, он огляделся кругом и поразился: город стал каким-то другим. Если раньше он представлялся Филиппу скучным и безобразным, то теперь сделался каким-то волнующим, полным жизни, энергии и движения. И впечатление это все нарастало. В мерном гудении заводов, в красных языках пламени, мелькающих над трубами, в хриплых взвизгах паровозов — во всем слышался Филиппу могучий, властный зов жизни. Точно впервые увидел он, хотя проходил мимо них тысячи раз, длинные закопченные шеренги домов, где жался рабочий люд, задыхаясь в чаду и грязи. В одном окне виднелся горшок с чахлой геранью, из другого свесилась малиновая перина, на веревке болтались промерзшие и словно окоченевшие платья кричащих цветов.

На мосту, переброшенном через Тобис-Рэн, Филипп приостановился, любуясь работой огромных кранов. Словно живые, одаренные разумом существа, поднимали они на воздух тонны металла и бережно опускали на предназначенное место. В воздухе носился запах раскаленного чугуна и едкого угольного дыма. А под его ногами медленно катились воды реки — не воды, но густая вязкая мешанина из нефти, кислот и всевозможных отбросов: столь загаженная река даже вдоль берегов не могла замерзнуть. За заводами, на верхушке холма, вырисовывался силуэт «замка» Шэнов на фоне свинцового неба. Когда-то дворец был красно-кирпичный, но давно уж он почернел, как все дома в городе. Его окружали мертвые, засохшие деревья.

Весь пейзаж — дома, река, доменные печи, громадные машины, одинокие, тихие коттеджи по холмам — четко выделялся в морозном воздухе. И вдруг Филипп понял, в чем заключается поразившая его разница. Новый и странный облик города был последствием странного переживания, испытанного им в Мегамбо. Повязка спала с его глаз. Он вспомнил, каким сиянием вдруг загорелись и озеро, и лес, и птицы, как он увидел их совсем по-новому. И странное, почти чувственное ощущение разливающихся могучим потоком по телу жизненных сил, овладевшее им в тот миг, когда, полунагой, стоял он в лунном свете, прислушиваясь к зловещему грохоту барабанов, — вновь нахлынуло на него. На мгновенье в его ушах опять раздалась барабанная дробь, — но нет, это был только бесконечный гул заводов.

Филипп двинулся дальше и успел заметить, как высокая женская фигура в сером скрылась за поворотом одной из грязных улиц, заселенных рабочими, С минуту подумав, он вспомнил: это была Ирена Шэн, дочь Юлии, та самая, что посвятила себя работе среди бедняков Низины. Она основала какой-то клуб и школу, где иммигранты, эти несчастные пришельцы со всех концов света, должны были учиться английскому языку, а их жены — тому, как спасать своих умиравших, как мухи, ребят. Всю работу она вела одна с помощью какого-то русского рабочего, ибо никто не давал ей ни сента. Филипп вспомнил, что в одном из писем мать упомянула о затеях Ирены Шэн. «Церковь против них, — писала миссис Даунс, — потому что они отнимают деньги от миссионерских станций».

Филипп долго смотрел ей вслед, затем пошел своей дорогой и вдруг заметил, что думает о Мэри Уаттс. Мать как-то писала, что Мэри имела что-то общее с клубом Ирены Шэн, пока не вышла замуж за управляющего заводами. Надо будет спросить мать, что сталось с Мэри Уаттс. Конечно, теперь она