Зори на просеках - Михаил Степанович Керченко

ворочает, как филин. Страшно подступиться. У меня аж мороз по шкуре пошел. Покажется пчела — он хап ее в рот и жует, ворочая челюстями, как жерновами. Такому сунь палец в рот — откусит. Я — к другому улью… И там такой же, если не больше. Ну, думаю, теперь хана пчелам. Наломал веник из прутьев и начал было их сшибать. А они за мной. Хорошо, что поблизости чья-то лошадь паслась. Вскочил — и в село. Прямо к пожарке. Так, мол, и так, дорогие пожарнички, выручайте, хлопчики, если вам жаль колхозную собственность. Ну, ясное дело, шофер надел шлем на голову, заскочил в кабину, нажал на педали и сколько духу — на пасеку. Хлопцы быстро размотали шланги, включили насосы на все атмосферы и стали понужать водой по шершням.

— Здорово!

— Что вы! Эти шершни потом переключились на цыплят. Рядом птичник стоит, так они всех цыплят прикончили. До единого. Ужалит — из цыпленка дух вон.

Я смотрел на него изумленными глазами. Развлекает меня Помагайбо или издевается? Его лицо светилось искренностью чувств. Он верил своим словам.

— Что ты врешь, Фома Иванович! — не выдержал сосед с больной рукой. — На цыплят напал мор, болезнь куриная…

— Ну, болезнь так болезнь. Я спорить не собираюсь, — мягко согласился Фома Иванович. — А со стрекозами что было? — продолжал он. — Налетели с озера. Миллионы! Зеленые, синие, голубые — залюбуешься. Шелестят крыльями, как будто они у них из целлулоида. Каждая стрекоза по четверти. Как начали шерстить пчел, — жутко смотреть. Я на велосипед — и в деревню. Собрал всех охотников — человек двадцать. У каждого по два патронташа через плечи. Я впереди всех, как командир. Открыли такую пальбу по стрекозам, что с поляна пасеку прибежали трактористы: уж не война ли? Всех хищных насекомых перестреляли. Потом целую неделю под ногами земля шевелилась от недобитых стрекоз.

Я молчал. Стрекоз иногда отпугивают от пасек ружейными выстрелами, но то, что рассказал Помагайбо, было явно преувеличено.

— Нельзя ли еще квасу? — попросил я.

— Почему нельзя? Можно.

И снова пришла его миловидная жена с кувшином в руках.

— Фома Иванович! — назвала его по имени, отчеству. — Ты бы хоть постеснялся чужого человека.

— А я что? — нахмурил он брови.

— Да больно заговариваешься. Неудобно.

— Вру я, что ли?

— Немножко сбавлял бы.

— Не мешай. О деле рассуждаем.

— Смотри, потом будешь сам каяться.

— Вот глупая жинка. Чего ты привязалась? В чем каяться? Я никого не оскорбил, сидим тихо, мирно.

Он закурил и начал пускать кольца.

— Да. Со щурками была история еще краше. Птица эта осторожная, и ружьем ее не возьмешь. А пчел губит нещадно. Думал я, думал: что делать? И вспомнил, что старые пчеловоды советуют ловить эту птицу в сети или на удочку. Ну, погоди ж… Пошел к рыбакам, собрал сети и удочек штук двести. Сети расставил вокруг пасеки, а удилища вокруг ульев воткнул в землю. На каждый крючок насадил по трутню. Сам спрятался за куст. Наблюдаю. Летит щурка — и хлоп в сети, попалась. И иная проглотит трутня вместе с крючком и висит, трепыхает крыльями. Вот так избавился. Сейчас добро. Никто не беспокоит. Правда, кое-где муравьи появляются…

Ну, думаю, теперь о муравьях начнет… Пора, пожалуй, на пасеку.

— У вас, Фома Иванович, я насчитал пятьдесят пчелиных семей.

— Нет. Пятьдесят с гаком. Одна в подполье у пастуха Акима.

— У пастуха?

— Точно. Как-то я шел домой, вижу: хмара не хмара, а небо надо мной почему-то потемнело. Задрал голову, а там — туча пчел. Рой гужом тянет. Летит, кружится, гудит. Ждал я, ждал, до самого вечера. А рой все тянет. А назавтра та же картина. Куда, думаю, летят пчелы? Пошел следом. А они прямо через слуховое окно в подполье к пастуху Акиму.

— Рой не бывает такой большой.

— А я знаю? Может, их десять или двадцать роев сплелось…

— Невероятно!

— Что для вас невероятно, то для меня факт. Акима я строго предупредил. Смотри, говорю, пчелы казенные. Не трожь, головой ответишь. Поймать их невозможно было. Хотел я распилить пол, да Аким не дал. И он мне тоже пригрозил: ужалят детей, жену — в суд подам. Что ты будешь делать? У него в подполье все съестные припасы хранились. Так я каждый вечер ходил доставал эти припасы. Знал бы наперед обо всех приключениях — ни за что не связался бы с этим Акимом!

— Ничего страшного, — успокаиваю. — Ну, хватит, идемте на пасеку.

— Ку-да-а? — прищурился Фома Иванович.

— На пасеку. Надо посмотреть, проверить пчел.

— Да вы что? Смеетесь, что ли?

— Не собираюсь…

— Штоб я на пасеку? Убей меня гром. В жизни там не бывал. С детства… Помню, как я пытался полакомиться медком. Меня искусали. С тех пор боюсь пчел, как огня.

— Да вы что, шутите?

— Вполне серьезно.

— А как понимать все ваши рассказы?

— Э-э-э… Это другое дело. Когда я рассказываю, меня не кусают пчелы. Я не могу молчать. Я родился таким. Я охотник, понимаете?

— Охотник? А кто же за пчелами ухаживает?

— Жинка моя. Помагайбо Фаина Петровна. Она пчеловод, не я. Вы ошиблись! Фаина! Иди сюда.

Сосед с больной рукой хохотал.

В дверях показалась Фаина Петровна. Она мило улыбалась. Она все слышала.

— Идемте, — сказала мне и, поравнявшись с мужем, потрепала его за кудри.

— Эх ты, болтун несчастный, Мюнхаузен.

— Не болтун, а фантазер, — уточнил он шутя.

Мы пошли с Фаиной Петровной на пасеку.

НА ПАСЕКЕ

Это местечко находится в двенадцати километрах от села Лебяжье. Когда-то здесь были богатые травами выпасы и непроходимые леса, но не хватало пресной воды. Крестьяне решили выкопать на пастбище пруд, чтобы летом из него поить скот. И выкопали. Пруд с тех пор ни разу не пересыхал. Понравилось людям это привольное место, построили дома. Хуторок назвали Прудками. Вот здесь и поселились предки Якова Макаровича.

Шли годы. Село Лебяжье росло, хорошело, а Прудки так и остались на отшибе, в медвежьем углу, вдали от больших дорог. Ни клуба, ни электричества. И жители один за другим начали переселяться в Лебяжье. На месте бывших усадеб остались ямы, заросшие татарником, чертополохом и глухой крапивой, груды старого кирпича, а в палисадниках — одинокие кудрявые тополя. И только у леса до сих пор стоит покосившаяся изба Якова Макаровича. Он живет в родном гнезде и работает пчеловодом. Один, как тополь под окном.

Зимой его иногда навещают охотники на ондатр; с появлением первых весенних проталин приезжают из Лебяжьего женщины, чтобы выставить ульи из омшаника на волю. Случайные гости бывают