Цепи меланхолии - Линда Сауле

Обе статуи как цельная композиция были созданы датским скульптором Каем Габриэлем Сиббером и в 1676 году подарены Лондонской королевской больнице Бетлем в качестве символа двух широких понятий в истории психиатрии – мании (или буйного помешательства) и меланхолии. Многие столетия именно на эти два термина опирались доктрины о психическом здоровье и именно на них делились все существующие в мире недуги разума. Все когда-либо наблюдавшиеся психические отклонения, видимые и неочевидные, прогредиентные и вялотекущие, пугающие и не вызывающие страха, – все эти помешанные с бредовыми мотивами, сложными зацикленностями и психозами, с самоубийственной печалью и дьявольским смехом, с запретными желаниями и вызывающими отвращение девиациями, всех этих умственно неполноценных, дурашливых, маниакальных, враждебных, запутавшихся, подозрительных, одичавших людей в давние времена делили лишь на два вида: их считали либо буйнопомешанными, либо меланхоликами.

Разделение это не случайно: оно произошло из длительных наблюдений за душевнобольными и основывалось на двух явственных особенностях их поведения, а именно – спокойствии и буйстве. А так как буйных необходимо было изолировать и успокоить, а спокойных – взбодрить любыми возможными способами, годились всякие методы: считалось, что хорошо помогало кровопускание, отвар чемерицы, рвотные и слабительные средства. Все это отвлекало пациента от страданий и изматывало настолько, что он, обессиленный, уже не способен был двигаться. Обливание ледяной водой работало как катализатор ясного ума: состояние шока, в которое попадал душевно страдающий, снижало интенсивность его приступа, в редких случаях полностью останавливало его. Физическая стимуляция подходила меланхоликам: насильственное выведение на прогулку или хождение в железном колесе до полного изнеможения призваны были помочь, как и щекотание, определявшее, не симулянт ли пациент, – в то время считалось, что меланхолики не способны смеяться.

Впрочем, даже эта классификация, различающая лишь два основных состояния, являлась своего рода прогрессом, если брать во внимание тот факт, что в I веке нашей эры Аретей Каппадокийский ввел такое понятие, как «единый психоз», который охватывал все существовавшие виды помешательства. Любое отклонение в поведении, отличие от положенной нормы, вне зависимости от тяжести болезни, считалось и называлось безумием. К безумию причисляли чрезмерную веселость и беспричинную тоску, агрессивное поведение и сексуальные расстройства, отказ следовать законам общества или семьи, выполнять требования мужа или чрезмерную чувственность. Бледность и потливость считались не следствием болезни, а ее источником, эпилепсия – наказанием Божьим, падение оземь от удара божественной руки как нельзя лучше подтверждало эту теорию. Не счесть количества сожженных на костре душевнобольных, не способных постоять за себя, доказать непричастность к сделке с потусторонним; завет Парацельса о том, что дьявол предпочтет скорее здоровую душу, чем больную, не спас несчастных от печальной участи. В те времена мало кто обращал внимание на то, что «одержимые» нередко выздоравливали, если им оказывалась хоть какая-то помощь.

Долгое время считалось, что на состояние больного влияют наружные факторы, такие как климат, вода, ветер и солнце, смена дня и ночи, перемена сезонов и окружение. Кроме того, надлежало сохранять в балансе все жидкости организма, коими являлись кровь, слизь, желтая или черная желчь, любой перевес в одну или другую сторону сигнализировал об отклонениях со стороны психики. Поэтому врачи проводили трепанации, чтобы через отверстие в голове дурной дух или же черная жидкость могли покинуть тело и принести облегчение страдающему.

Гиппократ предположил, что место, где развиваются психические расстройства, находится в теле больного. Такая простая и привычная нам мысль должна была пройти путь длиной в несколько столетий, чтобы окончательно утвердиться и потеснить собой гуморальную теорию, так вдохновлявшую Средние и местами даже Новые века. И именно Гиппократ обнаружил источник, питавшийся плодами безумия и порождающий его, – мозг и только мозг он называл побудителем смеха и радости, недовольства и печали. Мозг, а не мышцы или надпочечник, не желчь и не кровь, был ответственен за то, что человек терял связь с реальностью, что его мысли начинали течь без его контроля и разум тонул в чертогах темноты.

Но даже когда источник проблем был найден, это стало не финалом, а лишь началом череды предположений, теорий и чудовищных опытов. Теперь объяснения болезням мозга давались сугубо практические, происходившие из наблюдений за поведением пациента, и редко были подкреплены хотя бы каким-то доказательством. Мозг считался то слишком сухим, то слишком влажным, он был то горячий, то холодный, его правильной работе мешала погода, регуляция желез и густота крови, токсины, алкоголь, привычка лгать и склонность к азартным играм. Пациента кололи иглами, ставили горчичники, секли розгами и пускали кровь, измеряли вместимость черепа и лицевой угол. И так как помощи им никакой не оказывалось, страждущий мог найти утешение только в разговорах с философами: доподлинно известно, что Платон и Аристотель вели прием таких несчастных и считались врачевателями душ. Благодаря мудрости и опыту, чуткости и вниманию они могли оказать компетентную помощь нуждающимся, которая, впрочем, едва ли становилась для них спасением, лишь ненадолго облегчая симптомы.

Это было темное, невежественное время, и должно было пройти множество столетий до того, как начали появляться зачатки интереса к процессам, протекающим в сознании человека, чтобы возникло желание разобраться в самом понятии душевного расстройства. Когда это, наконец, произошло, перед врачами встала необходимость в специальных домах, где можно было наблюдать и лечить страждущих. Нужно было отделить больных от здоровых, и если со спокойными все было более-менее понятно, часто такие люди получали кров и заботу, так как считались благословенными Господом, то с буйными никто не хотел иметь дела. Если у них имелась семья, то ее члены стыдились и прятали неудобного родственника подальше от глаз, если же не находилось близких, способных обеспечить надлежащий уход, то такие люди могли беспрепятственно выходить на улицы и вытворять там все, что взбредет в голову.

Долгое время эти несчастные существовали где придется: в госпиталях, монастырях, в тюрьме или подвале собственного дома, на улицах или в клетках, установленных где-нибудь на центральной площади. Еще в IX веке в больницах общего типа выделялись специальные палаты для душевнобольных, их наблюдали, ухаживали по мере сил. Но именно в позднее Средневековье необходимость изоляции и организации быта подобных пациентов стала очевидна. В Германии открылась одна из первых психиатрических лечебниц, а следом по всей Европе появлялись все новые подобные заведения.

Поначалу они не носили специализированный характер и не выглядели как больницы, часто под нужды пациентов отдавались большие фермы, где они выращивали овощи и трудились на благо общества. Но со временем