Цепи меланхолии - Линда Сауле

количество психиатрических заведений росло, а вместе с ними и число нуждающихся в помощи, всегда превышая вместительность: стоило дверям открыться, палаты заполнялись и переполнялись в считаные дни. В Испании появился целый ряд психиатрических клиник, в Швейцарии пациентов держали на цепи, но ежедневно угощали красным вином, во Франции появились приюты-больницы. Психиатрия как наука постепенно наращивала мясо знаний на костях собственного невежества, обретая если не понимание, то по крайней мере желание узнать своих подопечных, откликнуться на их безмолвный призыв о помощи.

В своем трактате «О священной болезни» Гиппократ описывал безумие наравне с другими недугами, рационально призывая смотреть на него как на любую другую великую болезнь, никак не выделяя и не наделяя особыми свойствами, и считать причины, вызвавшие ее, сугубо телесными, а никак не божественными. Тем не менее в XIII веке на английском медицинском небосводе, словно в пику словам великого философа, в Лондоне воссияла Вифлеемская звезда[12]. Воссияла, чтобы явить миру Бетлем – одну из старейших ныне действующих психиатрических больниц в мире. Больницу, которая оставит в истории темный и пугающий след, о котором современное общество предпочитает не вспоминать из стыда и горького сожаления.

Открытию Бетлема предшествовало важное событие: Саймон Фитц Мэри, политический деятель и шериф Лондона, вернувшись из Крестового похода, в котором, по его уверению, он выжил благодаря Деве Марии и Вифлеемской звезде, пожертвовал участок земли за Лондонской стеной епископу Вифлеема. В 1247 году благодаря усилиям Фитц Мэри на участке при монашеской общине появился благотворительный госпиталь для ухода за нуждающимися, а позднее – Вифлеемская больница, ставшая известной под названием Бетлем или, как ее позже окрестили в народе, Бедлам.

Изначально она располагалась на двух акрах земли, представляя собой компактное цельное здание с двором и маленькой часовней, вмещавшее в кельи небольшое количество пациентов. В то время это была не вполне больница, а скорее монашеский приют для немощных, которым нечем было заплатить за лечение. В Бетлеме они могли рассчитывать на кров и помощь, а в ответ обязывались носить на груди вышитую Вифлеемскую звезду. Больше ста лет Вифлеемская больница оставалась благотворительным приютом, в котором необходимый уход оказывали монахи, и вполне вероятно, она продолжила бы существовать в таком виде и дальше, но в 1403 году произошло событие, навсегда изменившее ход ее истории.

Их было шестеро. Шесть бедняков, которые оказались в Бетлеме из потребности в помощи, как и всякие другие, бродившие в те времена по улицам в великой нужде в пище и крове, заботе и исцелении. Но истинная нужда их заключалась в ином. Сознание неизвестной шестерки было порабощено дьявольской одержимостью, на него был наброшен покров темноты, выражаясь научно, они были menti capti – заперты в чертогах собственного разума. Иными словами, шесть этих несчастных были безумцами. Истории неведомы их имена, они остались для нее лишь странниками на длинной дороге лишений, болезней и нищеты, дороге, которая ведет к забвению всех вступивших на нее. И все же эти несчастные не позабыты, они известны нам как первые пациенты Бетлема, и именно с них берет отсчет долгая и темная история этой старейшей из клиник, древнейшей из тюрем души.

В те далекие времена не умели лечить безумие, потому что безумие не считалось болезнью. Болезнью можно было назвать то, что имело отличительные признаки: сыпной тиф, дизентерию или проказу. Высыпания на коже служили признаком чесотки, а кровохарканье – туберкулеза. Душевные болезни, в противоположность этому, – таинственны и непостижимы, они не имеют источника, по крайней мере видимого, ведь молчание или буйство – это проявления внешние, причина же, породившая их, лежала глубоко, и обнаружить ее не представлялось возможным.

Однако нужно было любым способом сдержать неистовую, сатанинскую силу, что пугала всякого, лицезревшего ее. Силу, которая превращала свою жертву в дикого зверя, лишала человеческого облика, наделяя чувствительностью к потустороннему, заставляла проявлять низменные пороки. Подобная сила непременно должна была быть искоренена, укрощена, а ее обладатель – наказан в назидание другим.

Очень скоро Бетлем стал напоминать тюрьму, на его стенах появились кандалы и цепи, в камерах, рассчитанных на четверых, размещали по несколько десятков человек, их морили голодом и жестоко истязали. Пациенты превратились в заключенных, но содержались намного хуже, чем самые отъявленные негодяи, – они сидели в камерах, прикованные к стене, умирающие от жажды и холода, искусанные клопами, с незаживающими ранами от лечебных пиявок. На запястьях гнили циркулярные кровоподтеки от сдерживающих вязок, конечности усыхали от непрерывного нахождения в цепях, мужчин избивали сокамерники, женщин насиловали. Попадая в Бетлем, единственное место, где, как ожидалось, им должны были помочь, несчастные оказывались в ужасающих условиях, выбраться из которых было невозможно. Однако, несмотря на тяжкие условия содержания, а скорее, из-за отсутствия альтернатив, в госпиталь продолжали свозить «заключенных».

В таком виде, в тяжелейших санитарных и финансовых условиях, клиника просуществовала еще три столетия и к моменту переезда на новое место почти полностью состояла из «лунатиков»[13], число которых неизменно увеличивалось с каждым годом.

Правительство решило подарить госпиталю новую жизнь, и в 1676 году Бетлем обзавелся статусом больницы и новым местом. Громадное здание внешним видом напоминало дворец, его широкие корпуса, раскинутые по обе стороны от главного строения, были просторными, а фасад с большими окнами – величественным. Такая помпезность служила двум целям: она привлекала пожертвования и могла вмещать больше пациентов и визитеров. В те времена Бетлем мог посетить любой желающий, за небольшой взнос ему дозволялось бродить по коридорам и заглядывать в камеры, словно в зоопарке, где вместо животных находились люди. В поисках нескучного досуга чинные лондонцы целыми семьями приходили в Бетлем на выходных и с превеликим любопытством разглядывали сидящих на привязи людей, приходя в ужас от их вида и в то же время обретая внутреннее спокойствие: все эти чудовища теперь изолированы от общества, а значит, не смогут навредить другим. Какой прогресс!

Эпоха no restraint[14] еще не наступила, и в Бетлеме вовсю практиковались варварские методы сдерживания – от приковывания цепями и смирительных рубашек до окунания в ледяную воду и кровопускания. Бетлем сменил фасад, но не избавился от методов, которые никто в современном мире не смог бы назвать гуманными: сваленные в одну кучу тела, словно по чудесной случайности еще функционирующие, вынуждены были постоянно соприкасаться друг с другом, плодя грязь и бациллы, разнося смрад, рвотные и фекальные массы, кровь, гной и прочие производные организма. Эпилептики в припадках извивались на ледяном полу, буйные бились головой о стены, пока, залитые собственной кровью, не теряли сознание, меланхолики, забившись