Цепи меланхолии - Линда Сауле

Известен случай с одним пациентом, разуму которого, не слишком поврежденному, после пребывания всего лишь сутки в изоляции был нанесен непоправимый ущерб. Мужчина, совершивший небольшую провинность, никогда до этого не испытывавший галлюцинаций, был отправлен в карцер. После нескольких часов заключения он принялся метаться по клетке, пытаясь спрятаться от пугающих видений, явившихся ему. Он кричал и молил, чтобы его спасли от чудищ, которые поедали его живьем. Но они не покинули пациента и после выхода из одиночной камеры, а продолжали измываться, что в конечном счете привело к трагедии: он утопился в ведре с водой.

Только наедине с собой к человеку приходят до той поры выжидающие безжалостные монстры, и там, в камере изоляции, они принимаются за истязание его души тысячей орудий.

Такова краткая история Лондонской королевской больницы Бетлем, которая с XIII века прошла путь от приюта для бедняков до старейшей из клиник для душевнобольных, успешно функционирующей и по сей день.

А в 1992 году, когда Чад Мелтон, без двух минут выпускник художественной академии Слейда, решил посетить Бетлем, чтобы познакомиться с Оскаром Гиббсом, клиника уже являла собой образец если не совершенного, то в полной мере компетентного и гуманистически ориентированного медицинского учреждения.

К тому времени Бетлем давно стряхнул ярмо позора, темным пятном лежавшее на его фасаде, и теперь был готов принять в свои стены любого нуждающегося в грамотной врачебной помощи. Пациентам предоставлялись светлые палаты, внимательный персонал, полезная пища и качественно организованный досуг: теннис, бильярд, музыкальная и художественная комнаты, зал для танцев и парк для прогулок. В его корпусах размещали пациентов с недугами разной степени тяжести, от легких случаев, требующих минимальной коррекции, до недееспособных преступников, отбывающих срок в отделении для особо опасных пациентов.

В Бетлеме насчитывалось четырнадцать корпусов, не считая часовни. В одном из этих зданий, Чад не знал, где именно, жил Оскар Гиббс, сумасшедший художник, который попал сюда в юном возрасте и наверняка не ожидал для себя подобной участи – остаться на целых сорок лет. В одном из этих зданий находилась палата, где обитал молчаливый мастер, вставший на путь отшельника, положившего на алтарь искусства все, что когда-либо имел. Там он спрятался от всех в уверенности, что никто из внешнего мира не сможет до него добраться. И именно туда, в Бетлем, вознамерился попасть Чад, и, подгоняемый сроком сдачи финальной картины, он торопился.

Прошло не больше недели с того неудачного свидания с Амандой, после которого она ни разу не позвонила, когда после занятий Чад разыскал профессора Торпа и подошел к нему с предложением. Выслушав его, Торп озадаченно нахмурился и, так как разговор происходил на Юстон-роуд, предложил зайти в оживленный паб неподалеку.

Они расположились у окна, за липким столом, на который оба поставили пивные бокалы. На барной стойке бубнило радио, светильники тускло горели, уличный свет бросал хмурые блики на потертые столы и пыльный ковер. Профессор Торп снял пиджак, оставшись в рубашке и жилете, и, не распуская галстука, припал губами к бокалу. Стекла очков отражали взволнованное лицо его собеседника.

– Послушай, Чад, то, что ты затеял, не принесет той пользы, на какую ты надеешься. – Тон профессора был резок. – Оскар не захочет говорить с тобой, за эти годы не нашлось человека, которому он сказал бы хоть слово. На него не действуют увещевания, врачи и медицинские препараты. И хоть физически он говорить способен, все же он предпочел раз и навсегда перестать пользоваться речевым аппаратом. Он не ответит тебе, даже если ты протянешь ему блокнот и попросишь написать ответ, даже если схватишь его за плечи и примешься трясти, как дерево, в надежде, что на тебя свалится хоть один плод. Можешь умолять о краткой беседе или единственной реплике, будешь ждать кивка головы или взгляда, он не откликнется на твой призыв. Если бы Гиббс был расположен к общению, не сомневайся, я бы сам давно навестил его.

– Но должен же быть способ! – воскликнул Чад, раздосадованный настроем профессора. – Неужто я не могу прикинуться врачом, чтобы хоть ненадолго взглянуть на него, хотя бы понаблюдать за тем, как он рисует?

– Ты этого хочешь? Увидеть, как он творит?

– Я хочу этого больше всего на свете. Кажется, я не желал еще ничего так сильно, как встречи с ним. Я одержим мыслями о его таланте, о гении.

– Но когда ты успел так проникнуться этими мыслями? – спросил Торп.

– Вы заставили меня лишиться сна своими рассказами.

– У меня и в мыслях не было!

– Подумайте еще, профессор, быть может, вы пошлете в клинику письмо с просьбой о посещении, ведь вы упоминали ваше знакомство с Оскаром в юности.

– Это было очень давно, я сильно изменился с тех пор. Оскар не вспомнит меня, мы были только товарищами. А даже если и вспомнит, с чего бы ему менять мнение и соглашаться на встречу? Что во мне такого, без чего он не смог бы прожить еще двадцать лет в тех же условиях? По всей видимости, он наслаждается изолированностью от мира и не ищет ни дружеских, ни каких-либо иных связей.

– У него не осталось родственников?

– Мать его умерла, когда он был маленьким, отца наверняка давно нет в живых. Оскар был единственным ребенком, и если у него и есть какие-то родственники или связи, я о них ничего не знаю. Впрочем, была одна девушка. Насколько мне известно, Оскар успел сходить с ней на пару свиданий до того, как его заперли в Бетлеме. Если я правильно помню, она была дочерью близких друзей отца Оскара.

– Вы знакомы с ней?

– Не довелось. Но уверен, она могла бы сделать его счастливым.

Чад о чем-то задумался.

– Прошу, не заставляй меня жалеть о том, что я согласился на этот разговор. – Торп смерил его удрученным взглядом. – Я вижу тебя насквозь.

– А вдруг мне удастся…

– Брось! Тебе не отыскать ее, столько лет прошло! Сам посуди, ему было девятнадцать, ей на два года меньше. Ее любовь, вероятно, прошла сразу же, как только у Оскара возникли проблемы. В таком возрасте все недостатки кажутся милыми несовершенствами, но лишь до той поры, пока оба партнера способны удерживать внимание на объекте страсти. Но как только один понимает, что другой не способен подарить ласку, то любая, даже самая крепкая увлеченность непременно угаснет.

– Должен же он помнить, что когда-то любил!

– Оскар всецело отдан искусству, это его мания, страсть. С ней он вступил в отношения, ей отдал сердце и любовь без остатка. Все