Цепи меланхолии - Линда Сауле

ожидал: светлая комната с широкой кроватью и письменным столом у большого окна, за которым открывался вид на лужайку. При виде нее Чад взбодрился, тут же вообразив, что, если ему повезет, он застанет Оскара Гиббса на прогулке.

Медсестра вручила Чаду ключ от комнаты и удалилась, оставив гостя одного. Он бросил взгляд на часы: до встречи с Арлин оставалось сорок минут. Накинув плащ, он вышел наружу, чтобы сделать небольшой обход территории. Вокруг зеленела трава; набравшись влаги, она искрилась под солнечными лучами, с важным видом разгуливали утки, в ветвях стоявших поодаль деревьев щебетали птицы.

Чад расслабился, ему определенно нравилось, как здесь все устроено. Он ожидал увидеть хмурые обветшалые здания, разруху и угнетение, но, казалось, все вокруг было исполнено радости и умиротворения. Какое облегчение, что люди умеют так здорово организовать некоторые печальные места! Вот она, сила цивилизации, вот оно, противостояние хандре и убогости – размеренность и режим, аккуратность и чистота, наверняка лечиться здесь одно удовольствие!

Чад не торопясь пошел по аллее, окидывая удовлетворенным взглядом стоящие вдоль дорожки дома из красного кирпича: окна были чисто вымыты, и на них практически не встречались решетки. Вдыхая освежающий весенний воздух и прислушиваясь к щебету птиц, Чад с любопытством рассматривал новое для него пространство.

Потребовалось определенное усилие, чтобы соотнести место, которое он видел перед собой, с тем, которое прежде представлялось ему, и Чад чуть более внимательно стал приглядываться к окружавшим его деталям. Они не замедлили проявиться. Например, он заметил, что урны для мусора выглядели так, словно ими никто не пользовался. На лавочках, стоявших у каждого здания, не было видно отдыхающих, а в некоторые окна, показавшиеся ему поначалу светлыми и приветливыми, вставлены глухие, покрытые непроницаемой краской стекла. Аллеи и улочки были вымыты, но по ним никто не прогуливался, не наслаждался прелестным видом в этот полуденный час. Это было уютное и приятное глазу место, но только на первый, самый невнимательный взгляд.

Чад остановился от холодного осознания, вдруг пронзившего его грудь. Вот он, выпускник, стоящий на пороге жизни, свободный в действиях, гуляет по аллее, наслаждается весенним деньком. Он не мучается бредовыми приступами, не одержим параноидальными мыслями, его разум дышит спокойно и позволяет мечтать. А в это же время за решетками и стенами живут – а может, лишь существуют – десятки мучимых таинственными недугами людей. Они лежат на койках, уставившись немигающим взглядом в потолок, дремлют под действием седативных препаратов, а может, одолеваемые видениями, бьются в конвульсиях или же уныло бродят взад-вперед по палате, невнятно бормоча не имеющие смысла слова. И что самое примечательное, один из этих пациентов – Оскар Гиббс, человек, ради которого Чад приехал сюда, безумец, оказавшийся так близко, что теперь Чад, пожалуй, даже трусил перед их возможной встречей. Что он скажет, если они все же встретятся? Как поведет себя Оскар, сможет ли понять непрошеного гостя?

Теперь, когда сущность Бетлемской больницы так ясно проступила перед ним, когда вслед за ее многозначительным безмолвием открылись новые опасения, Чад ощутил нервозность. Как бы не поддаться дурному настроению? Нельзя сживаться с этим местом, он здесь по важному делу, и надо постараться не строить догадок по поводу душевного состояния тех, кто содержится здесь. Кто знает, быть может, Бетлем – их единственный шанс на возвращение к нормальной жизни, ведь гораздо страшнее оказаться снаружи без квалифицированной помощи!

Да, его это не касается, цель состоит только в том, чтобы раздобыть информацию об Оскаре Гиббсе и по возможности пообщаться с ним, но сделать это нужно осторожно, не потревожив его покой, не спугнув и не усугубив еще больше душевного разлада.

Чад не заметил, как уперся в конец асфальтированной тропинки, и присел на лавку, удобно расположенную под раскидистым деревом. Продолжая размышлять, он откинулся на спинку и принялся разглядывать молодые, еще наполовину свернутые листья, пытаясь соотнести внутреннее волнение с окружавшим его обманчивым спокойствием.

Он ощутил неправдоподобность этих крохотных, почти деревенских улочек, многообещающую приветливость коттеджей, больше похожих на загородные дома, оценил отсутствие строгих геометрических линий ландшафтного дизайна и видневшийся невдалеке кирпичный забор без намека на колючую проволоку. Простор раскинувшегося над головой неба был всепроникающим, а живительное тепло солнечных лучей – бодрящим. При минимальном усилии Чад вполне сумел бы отдаться окружавшей его баюкающей безмятежности, представить усилия, какими она была создана, какой заботой поддерживалась благородная, столь необходимая обществу иллюзия. Вот только он не мог заставить себя отрешиться от осознания того, что все-таки скрывали уютные фасады и надежная кладка. Безумие и ничто иное заполняло каждую комнату каждого видневшегося здесь дома, черной отравой оседало на одежде и принимаемой пище, а окурив все внутри, невидимым облаком просачивалось наружу.

Чад убеждал себя, что не испытывает страха, но не мог перестать скользить взглядом по окнам, предполагая, что может увидеть в них, опасаясь неожиданно наткнуться на преграду в виде неясного силуэта, замершего по ту сторону рамы. Что, если кто-то наблюдает за ним прямо сейчас? Глядит через едва заметную трещину в слое краски и монотонно скребет ее в попытке процарапать путь к лучшему обзору, а добившись желаемого, припадет глазом и примется следить за Чадом пристальным сумеречным взглядом.

Никогда раньше он не встречался с душевнобольными, не представлял, как они могут выглядеть, как ведут себя и как необходимо вести себя с ними. И хотя он не мог не признавать существования почти мистического мира вне его собственного, его сердцем владело иррациональное, почти инстинктивное желание отдалиться; было в этом что-то от осторожности и любопытства – качеств, которые и привели его сюда, в учреждение, стоявшее столетиями и, очевидно, не с пустыми палатами! Само наличие всех этих корпусов, парка, часовни и целого штата врачей являлось для Чада приметой неизбежности подобных мест. Очевидно, нужда в них имелась всегда, и пока не найден способ исцеления, пока не обнаружена и не искоренена причина помешательства, места, подобные этому, не исчезнут.

Чад бросил взгляд на часы и поднялся. До встречи с Арлин оставалось пятнадцать минут. Медсестра сказала ждать возле галереи, и он направился туда. Через несколько минут он стоял перед небольшим зданием, вход в подвальное помещение которого венчала неприметная табличка: «Бетлемская галерея». Толкнув дверь, он спустился по лестнице и оказался в прохладной полутьме не слишком просторного, уходящего вдаль зала с низкими потолками и темными стенами. Недалеко от входа были расположены две крупные скульптуры, выхваченные из сумрака тусклыми лампами, они-то и привлекли внимание Чада.

Тщательная проработка деталей делала их пугающе реалистичными, и Чад тряхнул головой в