Цепи меланхолии - Линда Сауле

вы верно уловили настроение момента – эта истерика здорового ребенка, она скоротечна и быстро пройдет, тогда как расстройство матери без должного внимания останется с ней. Увы, никем не замеченное, как вы сами только что продемонстрировали.

Они перешли к следующей картине.

– Если бы вы знали, какие страшные тайны лежат порой за какой-нибудь широкой улыбкой. Вы не представляете, до чего сложно понять истинные причины некоторых душевных травм, но когда удается это сделать, облегчение наступает невероятное, не только для пациента, но и для врача. Это ваш первый день в Бетлеме, но мне кажется, мы сработаемся. Я буду знакомить с нашими порядками понемногу, без спешки, а завтра позвоню Энди и скажу, что вы приняты на испытательный срок. Я давно искала кого-то вроде вас: чуткого и энергичного молодого человека, неравнодушного к первоистокам окружающих его событий. Многие пациенты, чьи работы вы здесь видите, давно выписаны и больше не возвращались в Бетлем, они живут счастливо, без рецидивов, сумев оставить свою боль здесь… – Она обвела рукой представленные картины. – А мы, словно банковское хранилище, теперь бережно храним ее. Любопытно, что оставите нам вы.

– Простите?

– Каждый носит в себе боль. Какая она у вас?

Внезапно Чад вспомнил об обещании, данном Торпу, не говорить о цели своего визита, но в эту минуту, глядя в немигающие глаза Арлин, он понял, что рано или поздно опытный врач-психиатр сумеет раскрыть его истинные намерения. И все же Чад попытался увильнуть от ответа.

– Наверное, я еще мало побыл на этом свете и не успел разжиться подобным богатством. К тому же я в Бетлеме не за этим.

– Все здесь за этим, – бросила Арлин и поманила Чада в соседний зал, где позволила заглянуть в камеру-одиночку, оставшуюся с прежних времен, и осмотреть резиновые халаты столь устрашающего вида, что у Чада перехватило дыхание, однако больше остального его заинтересовала старая картотека пациентов. Медицинские карты хорошо сохранились. На первой странице некоторых из них нашлись небольшие черно-белые снимки – вероятно, портреты пациентов, на более давних документах вместо фотографий виднелись сделанные пером наброски.

– В Бетлеме всегда считалось важным запечатлеть прогресс, – пояснила Арлин. – Врачи подмечали и изображали наиболее яркие приметы пациентов, отличительные черты и особенности болезни, например неряшливость или бледность, а после завершения лечения, переверните-ка карту, здесь уже результат терапии. Как видите, совсем другой человек. – Она указала на фотографию молодой девушки в викторианском платье. Лицо ее освещала безмятежная улыбка. – Эти карты служат доказательством изменений, в которые порой не верили даже родственники. Однако, сами видите, успех случался даже в те далекие годы, эскулапам прошлого порой все же удавалось победить недуг.

Чад заметил пустые бутылочки, изготовленные из темного стекла, одну из них украшала наклейка с надписью: Laudanum. Он протянул руку и с осторожностью взял ее. Крышка плотно сидела в горлышке.

– Настойка опиума. Использовалась в основном теми, кто вовсе не страдал от психических недугов. – Арлин хмыкнула.

Чад поставил бутылочку на место и обратил внимание на застекленный короб с множеством пестрых, похожих на детские рисунков.

– Изображения сновидений пациентов. Сны играли большую роль в процессе исцеления.

– Вот как?

– В давние времена, прежде чем получить лечение, человек проводил ночь в храме и наутро должен был рассказать жрецу все, что видел во сне. Только тогда, и не раньше, жрец принимал решение о способах исцеления, а порой и этого не требовалось: увидев во сне собственный недуг, пациент излечивался. Это называется храмовой медициной, с нее берет начало вся современная отрасль.

– Любопытно.

Арлин указала рукой по направлению к выходу, и Чад последовал за ней. Они остановились у лестницы, ведущей наверх.

– Что-то не так? – спросила она, увидев смятение на лице Чада.

– Все в порядке, – поспешил он заверить ее. – Просто среди картин я не заметил имени, которое, как я думал, увижу здесь первым.

– О каком художнике вы говорите? – сдвинув брови, поинтересовалась Арлин.

– Простите. – Он виновато переступил с ноги на ногу. – Я теряюсь, когда дело доходит до прямых вопросов.

– И все же попытайтесь.

– Его зовут Оскар Гиббс, – с благодушной улыбкой произнес Чад, стараясь, чтобы Арлин поверила, что его единственная цель заключается в сборе общих сведений. Нельзя допустить, чтобы она догадалась о том, что он планирует пробраться к Оскару, иначе Чада выкинут вон и личность Гиббса будет навсегда сокрыта от него недрами Бетлемской больницы.

Глаза Арлин удивленно распахнулись.

– Откуда вам известно это имя? – спросила она, внимательно глядя на Чада.

– Профессор Торп упоминал его на первом курсе. Мне это запомнилось, потому что я уже тогда заинтересовался направлением ар-брют, – слукавил он. – Мне показалось удивительным, что кто-то может прожить столько лет в заключении и при этом не растерять талант.

– Прошу вас выражаться точнее. Не в заключении, а на лечении, – поморщилась Арлин. – Оскар Гиббс находится у нас на лечении.

– Простите.

Арлин примирительно кивнула.

– Что ж, вы правы, Оскар весьма даровит. Простите и вы мою невольную реакцию, я просто не ожидала услышать это имя от постороннего человека. Мы в Бетлеме бережем покой нашего особого пациента, как должно охранять иные ценности. По этой же причине мы не выставляем его работы в общем зале, ведь его талант – это нечто большее, чем терапевтическое искусство, поэтому для работ Оскара мы выделили другой зал. В нем удалось разместить не больше десятка картин, однако этого достаточно, чтобы сложить мнение о его способностях.

– Возможно их увидеть? – едва дыша, спросил Чад.

– Вполне. – Арлин пожала плечами.

Она указала на небольшую, скрытую лестничным пролетом дверь, за ней оказалось прохладное темное помещение без окон.

– Наша особая экспозиция. – Арлин, перешагнув порог, щелкнула выключателем и сделала приглашающий жест. – Надеемся, когда-нибудь нам удастся организовать полноценную выставку.

Чад почувствовал, как его сердце забилось, когда он оказался так близко к работам, выполненным рукой мастера.

– Он и сейчас продолжает писать? – спросил Чад в волнении.

– Каждый день. На Оскара работа оказывает целительный эффект. Без нее, кто знает, что бы с ним сталось. Аутсайдерам от искусства приходится нелегко в этом мире. Они ведь не способны осмыслить собственное дарование. – Она обвела взглядом работы, обрамленные теплым, ласкающим светом. – Я глубоко уважаю тех, кто способен обогатить искусство, но перед теми, кто платит за это столь высокую цену, я преклоняюсь. Пребывание здесь – не то же самое, что отдых в санатории. Эти картины выжжены огнем страдания, они прошли долгий путь, прежде чем мы смогли увидеть их. Если бы вы знали, что стоит за каждым холстом, то осознали бы, что каждый из них – не что иное,