Кто в тереме живёт - Тамара Петровна Москалёва

•

Осеннее утро. Алевтина появилась на крыльце с большим чемоданом, сумкой и заплечным мешком.

– И какой это стервец разворотил такую ямищу, чтоб у него руки поотсохли! – громко ругалась тётка Фрося, присыпая землёй колдобину на тропинке. Тут она увидела соседку. – Ого! Ты кудай-то навострилась спозаранку такая гружёная? Никак на свиданку? Чё, уже в лагеря угнали мужика-то?

– Ну, – подтвердила Аля. – Под Уфу Когда поезд, не знаю, вот пораньше решила…

Под грохот колёс пролетали деревеньки с облысевшими садами. Не отставая, неслись и тёмно-синее небо, и яркая луна, и Белая Медведица. Алевтина подняла занавеску и всю дорогу не отрывалась от вагонного стекла…

•

«Двое суток, – предупредил хмурый вахтенный. Провёл по сумрачному коридору. Толкнул одну из дверей, – ваша». Алевтина, робея, осторожно прошла в «свидальную». – Её проглотила мрачная комната с серыми решётками на тусклых окнах, с рябыми от следов гвоздей серыми крашеными стенами и с грозными плакатами: «Не курить!», «Не сорить!». Возле серого кованого стола свинцовыми горбунами на сером полу громоздились табуретки. Настороженно встретила провислая койка с серыми одеялом и подушкой. Алевтина огляделась. – «Как в сундуке». Она толкнула под стол чемодан с котомками и робко примяла койку, словно боялась, что та укусит… Женщина почувствовала себя больной, раздавленной. Сегодня, вообще, день какой-то… И Алевтине сегодня грустно… Грустно и всех жалко. Жалко Георгия, всё же, как ни крути, а такого любимого. «Не жилось спокойно мужику, засел в эти стены…» Жалко его блаженную мать-старуху жалко детей-безотцовщину при живом отце… Ох… жалко себя… за жизнь нескладную… Горестно повздыхав, Алевтина, в ожидании мужа, устроилась на койке – притомилась в пути.

Неслышно отворилась дверь, появился невзрачный мужчина среднего роста в тапочках, чёрных штанах и чёрной куртке. В худых руках он держал веник и ведёрко с водой.

– Здравствуйте, – деликатно поздоровался вошедший, – вот… сегодня я здесь дежурный… – сказал он смущённо. – Извините. – Дежурный обмакнул веник в ведро и, разбрызгивая воду, стал подметать пол. Уборщик отводил в сторону острое плечо, маленькая, клином, голова его при этом дёргалась. – А вы к кому? – не отрываясь от занятия, тихо поинтересовался он.

Алевтина ответила, исподтишка рассматривая заключённого. «И этот… чего хорошего здесь нашёл?.. Дома бабы маются без мужиков, а они тут… хм… прохлаждаются».

– Хулиганство? – прервал её мысли дежурный.

Аля поморщилась: – Так, вроде…

– А я вот попал за друга. – После короткой паузы, мужчина снова тихо заговорил: – Глупо. Понимаете, я – шофёр. Ну и везу, значит, на поле людей в своём грузовике. Дружок – рядом: «Дай порулить!» Дал ему порулить – он всех и угробил. В канаву влетел. Только мы с ним в живых и остались. Шрам вот… на память, – подметальщик ладонью провёл по впалой щеке. – Судьба…

– Ну и?..

– Я вину взял на себя. Машина-то за мной числилась, а у друга и прав не было. Ну и заработал двенадцать лет. Восемь уже отсидел. – Сгорбившись, он снова замахал веником.

«Вот жизнь… ишь, как людьми-то играет! – подумала Аля. – Страдает, бедный, за чужое».

– Разрешите… под кроватью…

– Да, конечно, – Алевтина подобрала под себя ноги.

Дежурный приблизился, аккуратно снял с половицы сор и, не выпуская веника, жалобно посмотрел на Алевтину.

– Слышишь… сестра… – кротко улыбнулся он гнилыми зубами, – пожалей… – затравленные собачьи глаза его глядели голодно, просительно.

Алевтина, занятая раздумьями, не сразу сообразила, что к чему.

– Восемь лет… женщины не видел… – чуть не плача, шептал уборщик. – Пожалей… прошу… – несчастный понуро опустил голову, будто выклянчивал кусок хлеба.

Чего-чего, а уж такого Алевтина не ожидала! Толкнув просителя, женщина подошла к окну. За решёткой, на свободе, оранжевое солнце, разбрызгивая золото, весело прыгало по железной крыше соседнего барака, в небесном марафоне мчались белые облака, и в яркой синеве трепыхались голуби. И Алевтине вдруг стало нестерпимо жаль и этого хилого мужичонку, томящегося в неволе!

– Пожалей… Восемь лет…

– Давай. – просто сказала она, повернувшись. Ей не было стыдно перед незнакомым мужчиной. Не было страшно, что вот сейчас зайдёт Георгий… охрана… или ещё кто… Её затмила одна только человеческая жалость. – Давай, – повторила она.

Он взмок. Он обливал её липкими слюнями-поцелуями. Пальцы его дрожали.

«Господи, что же я делаю-то?..» Она дёрнулась, но везде были его потные жадные руки.

Он быстро управился и, подхватив ведёрко, юркнул за дверь.

Едва успев опомниться, Алевтина услышала торопливые шаги. Перед нею вырос свежий, широколицый Георгий. Из-под чёрной навыпуск рубахи виднелась чистая белая майка. «Тюрьма – на пользу», – не сразу узнала мужа Алевтина.

– Замуж-то не вышла? – сверкнул он фиксами с порога.

– Чего спрашиваешь? – Аля с укором посмотрела на мужа. – А то меня не знаешь… – обиделась: – Хм… вопросы какие-то… не «здрассьте», не «до свиданья»…

– Здорово! – Георгий приобнял жену. Она стояла нерадостная, равнодушная.

Муж скоро и с удовольствием ел груздочки с картошкой, с хрустом вгрызался в колечко копчёной колбасы. Жевал, прихлёбывая густым чаем.

– Вкусно! А запивону… чё-нить… покрепче не принесла?

Алевтина, полотенцем отгоняя надоедливых мух, бубнила про житьё-бытьё, словно бы и не слышала.

– Нет водки-то? – настойчиво спросил Георгий.

– Откудаф водка-то?! Ну откудаф водка-то? – сорвалась она. – Денег-то на пожрать не хватает, а тебе – «во-одка». Да и не пронесёшь её сюда.

– Захотела бы – пронесла!

– А ты чё… ещё не напился до сих пор? Дак и… – Не договорив, жена замолчала, невидящим взором уставилась куда-то поверх мужниной головы. Спохватилась: – Что… сказать-то хотела?.. – раздосадованно закусила губу, – фу, забыла! Затмилась совсем…

– Может, про ребят чего?.. – недоумённо предположил Георгий.

– Да нет… – Не вспомнив, жена принялась за подарки. – Вот… ношебные вещи. А это… носки… собачьи. Из Трезорки чёсанные. Твоя мамка послала. Тёплые. Говорит, от костей хорошо.

Скучно проходило свидание. Алевтина была не в себе. Она всё не могла сообразить, что же это такое она сотворила-то?.. Измену? Милосердие?

И вот громыхнул засов – свидание закончилось. Туго со скрипом открылась пружинная дверь и, поддав Алевтине по спине, выкинула на улицу. Подоспевший ветерок облизнул зябкой прохладой. Женщина поёжилась, замотала полушалок и с пустым чемоданом – налегке зашагала вдоль колючего забора к станции. На жухлой полянке хроменький голубок резво охаживал подружку: гулил, пыжился, выкатывал грудку с радужным отливом. Распустив крыло, приплясывал, удивляя возлюбленную. «Ишь ты, кавалер!..» – Алевтина рассмеялась, а сердце облилось вдруг печалью от услышанной давеча Жоркиной песни: «И что ты ходишь под тюрьмою?..»

•

Вместо своей матери Варвары, уже пенсионерки, Алевтина, кроме магазина, подсобничает и в пивнушке. Хорошо-не хорошо, жизнь заставляет растить-кормить ребят. У неё их сейчас… ого… считать нельзя – плохая примета! Со свиданки, к домашнему выводку, она