Студеный флот - Николай Андреевич Черкашин

просто Красивой Женщиной вне всякого быта. Я и знать о ней ничего не хотел, чтобы чудо о Снежной Королеве, явленное сегодня на центральном посту, не поблекло от пошлых житейских мелочей и не развеивалось как можно дольше.

Потом с ней танцевали наперебой и Медведев, и Симбирцев, и Абатуров, и Молох… И снова Медведев, этот Маринеско Дикой эскадры, моряк удачи…

Я ушел на кухню, где мичман Марфин кипятил воду в электросамоваре и рассыпал по стаканам растворимый кофе. Каким родным и милым человеком показался он в минуту душевной невзгоды. Конечно, он тоже был «под мухой», потому и засыпал в кофемолку вместо зерен арабики кедровые орешки; как ни странно, заваренный кипятком помол дал прекрасный напиток, неотличимый по цвету от кофе, но с нежным ароматом кедрового молочка. Он так и не заметил свою ошибку, а я не стал раскрывать ее и попивал свой «кофе по-сибирски», глядя в прострел распахнутых дверей, как тасуются в их рамах танцующие пары.

6.

Людмила зябко передернула плечами – из щелей, заклеенных старыми штурманскими картами, дуло так, что свечи оплавлялись наискось. Медведев, не прерывая спора – что эффективнее при аварийном всплытии: воздух высокого давления или подъемная сила рулей, – расстегнул китель, снял его и накрыл им плечи Королевы.

Терпеть не могу, когда женщины напяливают на себя фуражки мужей или набрасывают их тужурки, – в этом много жеманства, и жеманства пошловатого. Но медведевский китель обнимал Людмилины плечи мужественно и романтично. Из нагрудного кармана торчал уголок расписки за полученные торпеды, подворотничок сиял девственной белизной, и я со стыдом подумал, что не смог бы поручиться за подобную свежесть своего ворота. Там, в «Золотой вше», в моей комнате плавали в цинковом тазу кроме неотстиранных рубах парадное кашне и с полдюжины белых тряпиц, отрезанных от старой простыни. Щегольской китель Медведева сшит на заказ, над клапаном верхнего кармана сияли командирская «лодочка», сделанная ювелиром из настоящего серебра, и бронзовый знак Нахимовского училища. Людмилины волосы – светлые, неуемные – ниспадали на кавторанговские погоны, закрывая большие звезды на желтых просветах. Она не сняла его китель, она приняла его. Королева сделала свой выбор. Увы, это так! И зря ты, Гоша, соляр пил!..

Я выбрался в прихожую, отыскал в копне черных шинелей свою и незаметно ушел.

Я стал чужим и противным себе, я смотрел на себя со стороны, видел невзрачного «каплея» с мелким крошевом звезд на погонах, в замызганной лодочной ушанке, с пятном сурика на обшлаге, с пуговицей на левом борту, закрепленной на спичке… Я жалел его и ненавидел за то, что не накрыл ее плечи своим кителем, за то, что не он познакомился с ней первым и не остался там по праву первопоклонника… Я гнал его из дома прочь, вниз, в гавань, на подводную галеру… Все! Хватит страданий! На лодку! Будем служить! Носом к морю! Скоро в поход…

* * *

Скатерть белая конечно же была залита вином. И гусары, если еще не спали беспробудным сном, то были весьма близки к этому состоянию.

Медведев взялся провожать сразу двух дам – Людмилу Королеву и Свету Черную; они жили на одной улице. Азалию повел доктор Молох, прежде обменявшись тайным пожатием пальцев с Катериной, благо в темноте и сутолоке прихожей это можно было сделать незаметно.

Азалия тихо злилась на Медведева, который, казалось, совсем забыл их недавнюю страстную ночь в мурманской «Арктике» и поплелся провожать эту «дуру Людку» с ее малахольной соседкой. Утешало несколько то, что рядом шел красавец-лейтенант, к тому же москвич. Он рыцарски прикрывал ее от ветра и рассуждал при этом о ее здоровье.

– Возможно, все ваши недомогания связаны с тем, что ваша кровать стоит в геопатогенной зоне, и ее надо просто передвинуть в другое место… – выкрикивал Молох в затишьях между снежными шквалами.

– Это не так-то просто сделать – у меня очень тяжелая двуспальная кровать из венгерского гарнитура «Марика». Знаете, за две тысячи, из мореного дуба?

– Я готов вам помочь.

– Хорошо, как-нибудь я вас приглашу…

Они уже вошли в подъезд и поднимались по лестнице.

– Но сначала нужно определить, действительно ли кровать стоит в геопатогенной зоне.

– Ой, а вы умеете? – спросила Азалия, вставляя ключ в замок обитой кожей двери.

Вместо ответа Молох быстро обнял ее и вобрал, втянул, всосал в себя ее податливые мягкие губы, горьковатые от французской помады и болгарского табака. Так они и ввалились в квартиру – в обнимку…

Глава пятая. Наследник из подплава

1. Башилов

Едва я приоткрыл дверь подъезда, мне показалось, будто я заглянул в топку, бушующую белым пламенем. Пуржило неистово и небывало. Тугой воздушный ком ударил в спину, и я как на коньках, заскользил по раскатанной дороге, пока другой вихрь не сдернул меня за полы шинели в сугроб. Я засмеялся от удовольствия. Со мной играло невидимое мягкое существо. Но существо было сильным. Оно легко водило меня из стороны в сторону. А когда ударяло в лицо, то перехватывало дыхание.

Поземка не мела, она текла сплошными белыми струями, которые время от времени закручивались в воронки.

Я брел под гору к нижним воротам подплава, ориентируясь по углам домов, едва выступавшим из снежной замети. Фонари слепо помигивали – видимо, буран замыкал провода, и когда они все же разгорались, то просвечивали сквозь роящийся снег тусклыми белесыми шарами.

Шквалы один за другим врывались в улицы, крутились среди скал и домов, и мчались, и ревели в одних только им ведомых руслах. Они скатывались по крышам, как по водопадным ступеням, прорывались в арки, словно в бреши плотин, и низвергались в гавань, обрушивая белое половодье на черные струги субмарин, выдувая из шпигатных решеток визжащие вои. Визжало все, за что мог зацепиться ветер. Дрожащее разноголосье сливалось в жутковатый хор нежити. Прорвалась всеобщая немота, и вещи запели, заныли, застонали… Выли дверные скважины и воронки водосточных труб, стальные жабры подводных лодок и чердачные жалюзи, провода, леера, антенны… Захлопал брезент на зенитных автоматах. Загромыхала сорванная жесть кровель. Задребезжали стекла.

Вертушка турникета в воротах подплава вращалась сама по себе, пропуская белые призраки, а те не торопились, гремели настывшим железом и тут же с порога ныряли в снежную кутерьму, мчались по причалам кубарем, вскачь, коловоротом… Ну мело!

Пудовый крюк железнодорожного крана сорвался с привязи. Он мечется под вздыбленной стрелой буйно и страшно, словно огромная костистая рука крестит все, что попадает под скрюченный палец, – рельсы, сопки, рубки подводных лодок, невидимые в пурге дома, арсеналы, казармы…

С мостика нашей лодки бьет прожектор. Луч его