Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Ах, Господи! – вскинулся опять старик, – время-то, время бежит, а я… Я ведь к вам приехал с чем… Как он это передал мне, исправник-то: «Ради Бога, говорю ему, дайте мне хоть предварить брата, а то ведь страшно подумать, как если вы так вдруг, с жандармом, нагрянете к нему». Он на это тотчас же согласился: «Поезжайте, говорит, сейчас, а я вам обещаю, что я его, жандарма то есть, удержу часа на два; у вас, таким образом, все это время впереди будет». Я сейчас же ямщика нанял до вашего Всесвятского. Вы, думаю, во всяком случае не откажете мне в лошадях и экипаже скорее доехать до Углов… А кроме того, – прибавил он, и его большие голубые глаза с выражением страстной мольбы устремились еще раз на его собеседника, – если только состояние вашего здоровья позволит это вам, не откажитесь сами…

– Ехать с вами? – договорил за него Троекуров…

И глаза, его безотчетно обернулись в сторону Киры.

Лицо ее мгновенно заалело, но выражение его прямо сказало ему: «Не обо мне теперь думать…»

Он встал, дернул за снурок колокольчика:

– Сказать Скоробогатову, – приказал он вошедшему слуге, – четверку под старую коляску; я еду сейчас в Углы.

– Борис Васильевич, голубчик! – вскликнул старик, кидаясь обнимать его. – От сердца хоть капелечку отлегло…

Тот пожал ему руку:

– A теперь надо будет предварить жену и гостя… У нас Сергей Михайлович Гундуров, – объяснил он.

– Сергей Михайлович Гундуров! – повторил смотритель, чуть-чуть вздрогнув и поспешно проводя рукой по лицу. – Не видал я его с самой смерти ангела моего, княжны, – прошептал он.

– Ах да: ведь весь этот роман его вам близко известен? – быстро промолвил Троекуров.

И глаза его еще раз обернулись на Киру.

Она встала и, не отвечая на его взгляд, направилась к двери, ведшей из кабинета в приемные покои дома.

В ту же минуту на пороге двери, открытой в сад, показалась Александра Павловна в сопровождении спутника своего по прогулке.

Она вся сияла: она довела Гундурова «тонким разговором» до признания, что «одинокая жизнь ему в тягость», к чему он прибавил, однако, что «переменять ее на другую поздно»; но это последнее, рассуждала она, «чистейший, разумеется, вздор и говорится всегда мужчинами в таких случаях», и что на это «никакого не надо обращать внимания, тем более что он обещал непременно приехать опять во Всесвятское чрез неделю, и уже на несколько дней…

– Кира, – крикнула она еще из дверей, заметив, что та уходит, – куда же ты? Мы тебя там все поджидали в цветнике…

– Я сейчас приду, голова разболелась, – проговорила княжна, исчезая. Ее точно острием иглы кольнул звук этого, ее, голоса…

– Василий Григорьевич, здравствуйте! – молвила между тем Сашенька, заметив старика и поспешно, с ласковою улыбкой, идя к нему, протянув руку. – Вы из Углов?

– Нет, – отвечал ей за него муж, – мы сейчас туда едем с Василием Григорьевичем.

Она так и вскрикнула:

– Ты едешь, Борис! Ты только третий день стал ходить…

– Я и не пойду, a поеду, – возразил он с короткою усмешкой.

– Доброе дело сделать, Александра Павловна, – примолвил старик-смотритель с глубоким вздохом и таким же поклоном, – не препятствуйте, a Борис Васильевич, надеюсь, и доедет, и вернется к вам совершенно цел и невредим.

– Разве я могу… препятствовать? – озадаченно проговорила она. – Но… разве это так необходимо сегодня же?

Троекуров сжал брови:

– Видно так, коли мы едем… Я все тебе расскажу по возвращении, – добавил он мягче и стараясь улыбнуться.

– A теперь мне остается только просить извинения у дорогого гостя, – обратился он к Гундурову, – вы, я не сомневаюсь, поймете, что я решаюсь так бесцеремонно покинуть вас не из неучтивости…

– Полноте! – сказал тот. – Я и сам должен ехать…

– A я вас не пущу! – вскликнула решительным тоном молодая хозяйка. – Вы должны остаться с нами обедать… Ах, Боже мой, – вспомнила она вдруг, – вы знакомы, messieurs? Василий Григорьевич Юшков, Сергей Михайлович…

– Сергей Михайлович не помнит меня, – не дал ей досказать смотритель, печально вскидывая глаза на того, с чьим именем на устах отошла пред ним в вечность его «ангел-княжна»[88], кому на другой день по ее смерти он передавал ее последние слова…

Тот пристально взглянул на него, узнал – и, к некоторому ужасу Александры Павловны, весь переменился в лице. Прошлое, это залегшее так глубоко в душе его прошлое, проснулось в нем вдруг с новою, мучительною силой…

– Да, мы давно не видались, давно! – проговорил он чрез силу, протягивая руку старику и слабым движением пальцев отвечая на крепкое рукопожатие того.

Он отвел тут же от него глаза и остановил их на молодой женщине:

– Вы извините меня, Александра Павловна, – сказал он, как-то особенно спеша теперь, – я никак не могу остаться у вас обедать… Очень приятно, но не могу, решительно… Я дал знать в деревню, что буду к обеду, и меня там ждут… Извините!..

– Бог с вами, если так, – вздохнула она, – но надеюсь, что вы не забудете вашего обещания чрез неделю – помните, никак не позднее, – быть опять у нас?

– Нет, конечно… я постараюсь, – промямлил он, отыскивая глазами свою шляпу.

– Очень нелюбезно, очень, – заключила Александра Павловна, полуулыбаясь, полувздыхая, – что вы оставляете нас с Кирой обедать вдвоем…

XVI

Ничто не укротит железные судьбы,

Не знающей к прекрасному пощады1.

Батюшков.

О, Боже, Боже мой,

Какая честности худая мзда на свете2!

Сумароков.

Спутники молчали всю дорогу… Старик-смотритель, прижавшись к уголку коляски, то глядел оттуда растореными, ничего не зревшими глазами на мимо бежавшие нивы и леса, то вскидывал их и подолгу не отрывал от неба, шевеля неслышно своими поблеклыми старческими губами… Иные помыслы, иные ощущения уносили Троекурова. Воздух, солнце, игра теней, это мчание в экипаже после шестинедельной неподвижности, и то, то, что сейчас произошло у него в кабинете, «пред тем как этот бедный старик ворвался к нему», – все это охватывало его, опьяняло каким-то блаженным дурманом. Он «жил», жил опять «всею полнотою жизни», сказывалось ему, жил «будто в первый раз»… Он совершенно забыл, куда, к кому, зачем он едет: несут его кони, одувает ветер разгоряченное лицо, белеют в рядах сосен стволы берез под полуденными лучами… a впереди, впереди!.. Он не договаривал и нервно, до боли закусывал ус свой в каком-то алчном предвкушении того, «что ждет» его. «Она сдалась, – и он безотчетно