Теорема тишины - Александр Дэшли

И Профессор прочел нам весьма длинные стихи, в которых я не понял ни словечка. За окнами шел проливной дождь и зябко гнулись ветки на ветру, стряхивая с себя мокрых взъерошенных птиц. Мне казалось, что этим птицам — и то не так скверно, как мне сейчас, в этой пыльной, затуманенной паутиной комнате, заставленной мебелью в тоскливых белых чехлах. Ведь ясно, что как-то реагировать на стихи Профессора полагается именно мне, и Профессор уже внимательно смотрел на меня поверх очков проницательными голубыми глазами. Тут Ланцелот хрюкнул и сплюнул прямо на пол себе через плечо.

— Ну ты и осел, очкарик, — проговорил он. — Что же ты, дырявая твоя башка, сам не слышишь разве, что сюда не годится этот хренов амфибрахий? Ты ученый курам на смех, вот что я тебе скажу, если даже грамотную подмазу бабе состряпать не в состоянии… Тем более такой стерве первостатейной… Всему-то мне тебя приходится учить, ученого. Эта вся галиматья, что ты нам сейчас тут пропел, сто лет как не в моде!

И тут Ланцелот, не обращая никакого внимания на то, что мы оба смотрим на него выпучив глаза, достал из внутреннего кармана своей замызганной кожанки крохотный томик нежно-сиреневого цвета, с золотой тисненой розой на переплете.

— А в моде сейчас, — нравоучительно продолжал он, подняв томик над головой, — итальянские стихи! Слухайте сюда…

И он прочел нам с Профессором целую лекцию о правилах стихосложения и о том, какими слова-ми можно угодить, как он нас заверил, «первой же попавшейся телке», если красиво их срифмовать, и о том, какие рифмы уместны в конкретной ситуации Профессора и Лидии, а какие нет, и о том, как со знанием дела использовать в будущем сонете цветочную символику и названия созвездий. Мы слушали его затаив дыхание, и он едва скрывал, как необычайно доволен собой. Он даже хотел было закурить, но Профессор хлопнул его по руке:

— Опомнитесь, нас же сразу здесь отыщут наши дамы! Рассказывайте дальше!

Кончилось, разумеется, тем, что Ланцелот написал стихотворение для Лидии за Профессора, не переставая повторять, что дело это не богоугодное, и в день ее рождения мы трое с восторгом наблюдали за тем, как она зарделась от удовольствия, пробегая глазами заветные строчки, красиво выведенные Профессором на плотном листе надушенной бумаги. Она старалась не улыбаться, но улыбалась все равно и говорила:

— Ах, какие прелестные стихи, какой очаровательный старинный стиль, теперь такого нигде и не встретишь…

На мгновение мне даже показалось, что Ланцелот поглядел на нее с меньшей неприязнью, но после этих слов он громко фыркнул и, должно быть, обиделся чрезвычайно. Про себя он пробормотал что-то вроде:

— Ну и молодежь пошла, на кривой козе не объедешь!

А Профессор был в тот день ужасно счастлив.

Покрутив флейту в руках, я удивился, отчего Ланцелот не взял ее с собой вниз. Неужели не хочет играть вместе с Лидией?

Я машинально прихватил с собой Ланцелотов кинжал с самоцветами: лезвие кинжала было вымазано медом и крошками, потому что Ланцелот вечно ел по ночам припрятанное за день сладкое, а спуститься в кухню за столовым ножом ему было лень. Удивительно, что тогда меня это так мало трогало. Сейчас бы я, наверное, прибил Ланцелота за его свинство.

За соседней дверью находилась маленькая комната Анни, и я вошел в нее почти со страхом. Окно у Анни, как я уже упоминал, было от стены до стены и от пола до потолка. По утрам она просыпалась и сквозь полупрозрачные зеленые занавески видела голубое небо и золотистые сосновые волны нашего с ней переполненного солнцем леса. От соприкосновения с подушкой ее светлые волосы пропитывались электричеством, и она медлила поднять голову, потому что треск липких наэлектризованных волос раздражал ее больше всего на свете. Я знал это, потому что и со мной было то же самое. У Анни была совсем простая комната, от моего взгляда почему-то всегда ускользали детали, мне казалось, что все в ней на своем месте и ничто поэтому не запоминалось толком. Так не смог бы я посмотреть с внимательностью незнакомца на свою собственную комнату. У Анни уже было открыто окно, и на ее подоконник рыжей неопрятной шелухой осыпалась ветка лиственницы, смешная, в каких-то неравномерных желтых пятнах, делавших ее похожей на косматую дворнягу. Видно, Анни это вполне устраивало; тут же лежало четыре сморщенных яблока и какие-то не особенно красивые серые камни с речного берега. Таких мелких камней было полно в карманах моей верхней одежды. Помню, тогда меня так умилило это совпадение. А потом я нарочно медленно шел к двери и вслушивался в скрип пола под но-гами — ну просто дурно становится, как об этом подумаю.

Я услышал сквозь распахнутые окна, что из-за реки на мой дом движется звездное небо с его особенным звучанием, похожим на голос приближающейся грозы, и что течение реки у подножия холма замедлилось в предчувствии зимы, и что Лидия в беседке уже начала петь что-то заунывное. Все в доме загудело, зазвенело от сквозняка — затрепетали страницы оставленных где попало книг, зазвякали мелодично и чуть заметно тарелки, ложки и вилки на посудной сушке и с замирающим шорохом заколыхались сонные занавески в покинутых комнатах. Мне так не хотелось спускаться вниз, но я знал, что они давно ждут меня. Мне пришлось наскоро захлопнуть все окна — не зря же дом с таким трудом и упорством протапливали — и сбежать по ступенькам в прихожую, суетливо, не считая их и не вслушиваясь в их приглушенные древесные сны. Меня в то время было так легко сбить с толку.

Было почти темно, когда я вышел к остальным, и лица их при свете костра казались какими-то необыкновенными, изменчивыми и многозначительными, как лица книжных героев, которые пытаешься наспех представить себе еще на первых страницах, а потом так и оставляешь как будто недорисованными, предательски стараясь поспеть за сюжетом. Лидия закончила выводить свою песню, в которой говорилось что-то о странствующих рыцарях и вересковых холмах, и когда она замолчала, от этой песни всем почему-то стало неловко. Анни сидела в кресле, закрыв глаза и укутав колени шалью, и мне даже показалось, что она спит.

— Вы поете так восхитительно, дорогая Лидия, — искренне проговорил Профессор и принялся дрожащими руками доставать спички из отсыревшего коробка, чтобы зажечь липкую красную свечку в резном подсвечнике, похожем на предмет театрального реквизита. Спички ломались и кололи ему пальцы, потому что он