Говорит Москва - Александр Иванович Кондрашов

ответственные моменты очень даже любили, а потом мне это и не нужно было, для большой любви у меня жена есть». Я не верю: «Ведь всё за деньги, за деньги, ты из них проституток делал. Убить тебя мало, тебя и Листермана!»

Он остановился радостно: «А ты убей, убей, сможешь, а? – и в глаза смотрит. – Нет, не сможешь, не сможешь, кишка тонка, тонка… Скажи, вот ты лично смог бы меня шлёпнуть, как Ворошилов Тухачевского, а? В затылок, как Будённый Якира?»

Очень серьёзно спросил.

– И что вы ответили? – Костя чувствовал себя не в своей тарелке.

– Я призадумался и говорю с огорчением: «Я бы с удовольствием, но мне нельзя, я – врач, клятву Гиппократа давал, мне больных людей убивать нельзя. А там ясно сказано: “Не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла; точно так же я не вручу никакой женщине абортивного пессария”. Нет, прости, не проси, мне нельзя». Он чокается за моё здоровье и говорит: «А я бы ни секунды, ни секунды не сомневался. Хороший ты человек, цельный, есть в тебе нравственный императив. Давай я тебя в ЦК КПРФ определю, ты член КПРФ?» «Нет, я был и остаюсь членом КПСС». – «Эх, глупая твоя башка, КПСС уже давно нет… А знаешь, что партию нашу погубило? Трагедия её в том, что из-за государственного антисемитизма я не смог стать её генеральным секретарём! Я бы железной рукой порядок навёл. КПСС во главе со своим долбаным руководством погрязла в этом, как его, в гуманизме и гедонизме, не осталось людей, которые могли бы убивать, да, убивать собственноручно, и не боялись бы быть убитыми. И отстоять страну. Людей у вас не осталось, не я лох, а ты, страна лохов и придурков, я ничего не боюсь, мне нет преград, нет, – он сделал победный круг, остановился и продолжил: – Пуго, благородный человек, я его знал, лично знал и уважал. Он застрелился, себя и жену застрелил. А почему не Ельцина с Руцким? ГКЧП развалился, потому что жертв испугались, трусы! Да, а Борис Николаевич – нет, когда надо было, ничего не побоялся, великий человек, реформатор, убивать не боялся, за это его и уважали…» – сказал и убежал.

«Презирали! – закричал я ему вслед и побежал за ним, никак не мог догнать – очень уж он швыдкий, – ненавидели! Предатель он!» «Нет – герой, реформатор, смельчак, а Пуго вместо того, чтобы взять власть в свои руки, взял и застрелился, трус».

«Да его убили, – говорю, – как и Ахромеева, как и Рохлина, ты и убил, но всё чужими руками, скотина!» Он, убегая, кричит: «Да, да, именно чужими, сколько я сам могу? А вы много можете, за штуку фунтов друг друга перережете, лохосранцы. Плохо, очень плохо, неубедительно меня обижаешь, давай, давай, проснись, Борух, ну что же ты…» – и остановился. И догнал я его наконец.

Смотрю сверху вниз, и он пытливо – снизу вверх.

Хочу вмазать, а рука не поднимается, всё-таки он – хозяин дома, я – врач. Он и говорит: «Слабак ты, импотент, не можешь, ничего не можешь, и весь советский народ такой, трусоватый. Плохо ты меня ругаешь, скучно мне с тобой, – и опять побежал, а перед тем попросил: – Ну хотя бы обзови меня жидовской мордой!» Я за ним в бешенстве: «Нет, Боря, не дождёшься. Не проси, не могу, я русский интернационалист, империалист, мне нельзя до этого опускаться. Скажу только, что позорный ты человек! Вот академики Зельдович, Харитон, Гуревич, который МИГи делал, физик Абрам Иоффе, несть числа… Сколько они пользы Отечеству принесли, а ты – только вред». Он: «Нет, не больно, не смешно, они в другой исторической обстановке жили, а сейчас были бы как я… Не можешь, не можешь за живое зацепить». Я: «Ведь ты вчера ещё ногой двери в Кремле открывал, а в итоге в лондонской заднице сидишь, ты – позор библейского народа, Каин ты, Боря, тебя презирает всё прогрессивное человечество!» Он вдруг обрадовался, остановился и захохотал: «Каин, вот хорошо, теплее, молодец, давай то же самое, только голосом Путина исполни!»

Ну я исполнил, потом продолжил, наступая на самую больную его мозоль, уже своим голосом: «Ну как же тебя, полудурка, развели. Тебя и Гуся, друга твоего лапчатого. Думали, умнее всех на свете? Хрена! И кто развёл? Мальчишка, паренёк из подворотни, которого ты же только что в президенты толкнул, ну не дурила ты после всего этого? Не лопух?» Он кивает, растерянно улыбаясь, соглашается: «Да, да, лопух». «Народ ему наш не нравится, а твой каков? Ромка твой? Ты его из грязи вытащил, за ручку в Кремль привёл, а он тебя же при первой возможности кинул и обкорнал, как липку. Знаешь почему?» – «Почему, почему?» – сверкая глазами, спрашивает Бэзэ, садясь в кресло.

«Ты знаешь ответ… – я сделал большую паузу и вдарил, чтобы он не встал. – Потому что ты дебил!» Он застыл, как будто ему в поясницу что-то вступило, и… опустился на сиденье изнемождённо: «Вот хорошо, вот сейчас хорошо сказал, молодец. Ведь можешь, когда захочешь. Спасибо, тронул, Борух, достал, пошёл вон, давай на посошок…»

Но я обратил внимание, что после каждого моего визита, всей этой нервной беготни и выпивки я очень плохо себя чувствовал. Физически истощённо, натурально страдал, и отнюдь не только с похмелья… Сейчас отойду несколько в сторону, можно?

– Идите.

– Костя, ответьте на вопрос. Что с маленьким человеком делают внезапные большие деньги? Правильно, разрушают, примеров тому тьма. Мне Бэзэ говорил это, сокрушаясь о судьбе Влада Листьева, я ему удивлённо: «А разве не ты его замочил?» Он мне: «А на хрена? На хрена мне? Только что выдвинул его на гендира канала ОРТ, и сразу мочить? Непродуктивно!» Вы знаете, Костя, я ему поверил, он прямого отношения к этой смерти не имел, но каких-то усилий, чтобы предотвратить возможное несчастье, не предпринял. Мог, но не захотел. Кто-то из своих замочил…

Да, а если человек не маленький? А Бэзэ не маленький, хотя бы потому что на самом деле бесстрашный. А если деньги не внезапные, а завоёванные в изнурительной кровавой борьбе с другими такими же отмороженными псами? А если не большие, а громадные деньги? И, значит, огромная власть?

Человек преображается. Вот объясните, зачем я ему был нужен? Для подзарядки ненавистью? Нет. Будете смеяться, он хотел создать новую политическую партию. Отчаянную, антиолигархическую, чтобы круче любой коммунистической, чтобы все говорили бы то, что я на него вываливал, чтобы