История тишины от эпохи Возрождения до наших дней - Ален Корбен

Давиде Фридрихе, в чьем творчестве, согласно исследовательнице Анушке Васак, воплотилось «ощущение безмолвия горизонта». Его «Странник над облаками» порождает в наблюдателе целую гамму эмоций, причем все они возникают в результате созерцания полной тишины, и этот молчаливый разговор художника со зрителем поистине увлекателен. Как пишет Анушка Васак, «странник, который есть не что иное как отражение моего “я”, одновременно предстает передо мной как “другой”[...]. Он указывает мне, что я еще далеко не все разглядела, и указывает также на само мое желание разглядеть, он напоминает: для того чтобы видеть, подчас необходима темнота»[199]. На полотне Фридриха мы видим то же самое, что и при молчаливом созерцании пейзажа. Вдобавок персонажи картины выражают свое изумление, храня неподвижность и безмолвие. Эта внешняя незыблемость — разновидность древнегреческого пафоса, религиозного жара, возникающего при погруженности в созерцание природы. На страницах своего дневника Каспар Давид Фридрих говорит, что художнику необходимо прислушиваться к собственному внутреннему голосу, прежде чем приступать к созданию произведения, в котором воплощено то, что он увидел и постиг в тишине и темноте.

В подкрепление этих тезисов приведем несколько примеров картин, изображающих тишину, — речь идет о знаменитых работах из коллекции музея д'Орсе, принадлежащих ко второй половине XIX века. Итак, это «Анжелюс» Жана-Франсуа Милле, пронизанный щемящим, кротким молчанием набожных крестьян; «Рождение Венеры» Уильяма Бугро, где перед нами представлено безмолвие чувственное; «Колыбель» Берты Моризо, где раскрывается глубина материнского молчания; «Абсент» Эдгара Дега с безмолвием отчаяния и отсутствия человеческой близости и, наконец, «Мужчина и женщина» Пьера Боннара — здесь мы опять-таки видим безмолвие двух одиночеств.

Помимо живописцев названной эпохи, красноречивость тишины очень тонко и полно выразили импрессионисты — подобным произведениям, выполненным их кистью, нет числа. Фернан Кнопф так и называет твою картину — «Тишина»; изображенная на ней женщина в перчатках приложила палец к губам. В творчестве импрессионистов, тяготевших к образам-символам, тишина часто выражена через опущенную вуаль или покров ночи, которые подчеркивают отдаленность и отделенность персонажа от всего окружающего. Уединившись в молчании, он ищет истину, подлинную реальность. Остановимся подробнее на известной работе Арнольда Бёклина «Остров мертвых». Тишина этой картины — удушающая. Лодка, движущаяся к острову, уже захвачена островом в плен. Произведение Бёклина символизирует одновременно безмолвие и неотвратимость смерти. «Орфей на могиле Эвридики» Гюстава Моро — сама тишина. «Божественный певец угас навсегда. Замолк великий голос, который пел обо всем мироздании»[200].

Еще целый ряд художников-символистов, раскрывая тему тишины, отражают это в самом названии своих работ. Помимо уже упомянутой пастели Фернана Кнопфа, укажем на серию картин Франтишека Купки под названием «Голос тишины» (1903). А художник Морис Дени дал имя «Silentio» (лат. «тишина») своей вилле, расположенной в местечке Трестриньель, на морском побережье, в предместье бретонского города Перрос-Гирек.

Позднее теоретики живописи указали в произведениях сюрреалистов на другую разновидность тишины. Так, «Империя света» Магритта — это, прежде всего, произведение о глубокой тишине. Джулия Латини Мастранджело подробно анализировала ряд работ Сальвадора Дали и манеру передачи на них безмолвия, которое пронзительно. На картине «Загадка», датированной 1982 годом, изображена античная статуя как знак вечной и абсолютной тишины. Когда Дали пишет «На берегу моря» (1932), он стремится передать ощущение одиночества и протяженность пустого пространства, которым владеет тишина. «Погрузившись в это чувство одиночества, [Дали] создает произведение, которое посредством тишины взывает к нашему одиночеству и к нашему восприятию тишины»[201]. Вероятно, эта работа была навеяна Сальвадору Дали современным ему стихотворением Лорки:

Слушай, сын, тишину —

эту мертвую зыбь тишины,

где идут отголоски ко дну.

Тишину,

где немеют сердца,

где не смеют

поднять лица.[202]

Обратившись к современности, каждый наверняка поймает себя на том, что при внимательном взгляде на картины Хоппера понимаешь: этот художник изображал, прежде всего, тишину — тишину дорог, улиц, домов и, главное, ту, которая живет между людьми. К этому мы еще вернемся.

Изложенные нами выше рассуждения о живописи как источнике и воплощении тишины, безусловно, весьма поверхностны и носят общий характер. К уже упомянутым именам следовало бы прибавить еще длинный ряд других имен, поразмышлять над безмолвием вещного мира на картинах Шардена, перечислить художников, которые отдавали дань молчанию, прислушиваясь к тончайшим колебаниям, исходящим от природы, — речь идет в первую очередь о представителях Барбизонской школы, таких как Теодор Руссо. Подобно Ван Гогу, они умели передавать на своих работах тишину пустых комнат и изображать то, что проникнуто безмолвием.

Со своей стороны, могу привести пример ситуации, убеждающий в том, что, находясь в тех местах, которыми владеет тишина, начинаешь острее чувствовать тишину произведений искусства. Однажды случилось так, что мне довелось оказаться в полном одиночестве в небольшом зале музея Гарварда и провести наедине с картинами целый час. Там была представлена известная серия работ Сезанна, на которых изображены яблоки. Не знаю, каким образом и почему смотрители позволили мне так долго находиться в зале без наблюдения, в полной тишине, один на один с картинами. Репродукции тех работ Сезанна я рассматривал много раз; теперь же, в присутствии подлинников, я понял, что между мной и художником происходит молчаливое общение, которое в корне меняло мое восприятие тех его картин и делало понимание их гораздо более глубоким.

Если обратиться к писательскому ремеслу, становится ясно, что проблема взаимоотношений литературного творчества и тишины занимала множество авторов. Чистый, пустой белый лист, застланный молчанием, — словно мост между небытием и творением. Расширив перспективу и взглянув на Книгу Бытия, можно провести параллель: то, что предшествует Творению — безмолвная белая страница. Писать — наивность, считает Морис Бланшо. Он пишет: «Это равносильно попытке поставить бумажную плотину против мощи океана тишины. Тишине принадлежит последнее и решающее слово. Только в ней содержится смысл, рассеянный по крупицам в строках. В сущности, мы тяготеем именно к безмолвию, [...] именно к нему стремимся [...] в процессе письма. Молчать — вот чего мы, сами о том не подозревая, хотим больше всего, когда пишем»[203]. Пространство творчества — это белый лист. Здесь вспоминаются слова Франсуа Мориака: «Всякое великое произведение рождается из тишины и в нее же возвращается [...]. Подобно тому, как Рона протекает через Женевское озеро и не растворяется в нем, река безмолвия катит свои воды через Комбрэ и гостиную Германтов, сохраняя верность руслу и не затерявшись в этих пространствах»[204]. Поистине не счесть писателей, чьи произведения преподносят нам уроки тишины и учат читателя различать ее оттенки. Внимательный, блестящий анализ «Терезы Дескейру» Мориака