Скорость - Анатолий Гаврилович Рыбин

лестничной клетки медленнее обычного, значит, он возвращался с работы усталым, но спокойным. Если же в шагах чувствовалась торопливость, то в душе наверняка была тревога.

В такие моменты Елене Гавриловне хотелось открыть дверь и хоть немного поговорить с ним. Но ее пугала мысль, а вдруг обрежет, как тогда за Вовика?

Но сейчас Елену Гавриловну беспокоило другое. Неужели Алтунин до сих пор не вернулся из рейса?

Откинув одеяло, она встала с кровати и с привычной торопливостью оделась. Мех у шубки местами был еще влажным от снега. Зато варежки, положенные с вечера на батарею, сделались такими теплыми, что Елена Гавриловна не удержалась от соблазна прижаться к ним щеками.

Потом посмотрела на себя в зеркало. Лицо было еще сонным, и морщинки возле глаз казались приметнее.

Закутавшись пуховым платком, Елена Гавриловна вышла на улицу. Ветер ударил в лицо снегом, залепил глаза, остановил на мгновенье у подъезда.

…Неожиданное появление секретаря партийного бюро в депо не удивило Алтунина. Такое бывало уже не раз.

И все же начальнику депо не нравилось, что секретарем парторганизации локомотивного цеха была женщина. При ней он чувствовал какую-то непривычную связанность. Поговорить о чем-нибудь по-мужски неловко. Поспорить — тем более. Только и думай, как бы не слетело с языка обидное слово.

Но больше всего Прохора Никитича смущали многозначительные взгляды некоторых чересчур рьяных сберегателей моральных устоев. Увидят его с Еленой Гавриловной в кабинете или в комнате партийного бюро, сейчас же хитровато прищурятся, будто начинают гадать: а нет ли тут чего другого…

На этот раз Елена Гавриловна, узнав, что происходит, начала разговор с присущей ей резкостью:

— До каких пор мы будем отдуваться за беспорядки диспетчеров отделения? За что такая кара?

— За непочтение к родителям, — пошутил Алтунин. Сейчас, когда обещанные паровозы уже вышли на линию и перебранка с отделением прекратилась, ему не хотелось сызнова бередить душу. Но Чибис не останавливалась.

— Нет, нет, Прохор Никитич, я говорю вполне серьезно. Нужно скандалить. Если вы будете молчать, я сама… Я потребую поставить вопрос.

— Только не горячитесь, — попросил Алтунин и, чтобы не маячить посредине цеха, предложил: — пойдемте в комнату мастера!

В комнате было жарко. Прежде чем сесть, Елена Гавриловна распахнула шубку и отбросила на плечи платок. Лицо ее, иссеченное бураном, пунцово пылало.

— Ну зачем вы пришли? — спросил вдруг Алтунин.

Она удивленно подняла голову:

— Как это зачем?

— Так! Вот и не нужно. Спали бы себе.

— Конечно, начальник сидит в депо. У него дела. А секретарь парторганизации лицо безответственное. Так по-вашему?

— Да нет… А вы как узнали, что я в депо?

Елена Гавриловна растерялась. Еще не хватало признаться, что она по ночам прислушивается к его шагам на лестнице.

— Вы наверно звонили сюда? — снова задал вопрос Алтунин.

И Елена Гавриловна ухватилась было за него, как за спасательный круг.

— Да, да, я… — но тут же поправилась: — То есть ко мне заходила Наташа. Вовик плакал. Я посидела немного, и он уснул.

Она вздохнула. Ее строгие и холодноватые глаза были сейчас мягкими и ласковыми. Такими Алтунин еще их никогда не видел. И ему стало неловко за резкие слова, которые сказал когда-то этой все же очень заботливой женщине.

Но Елена Гавриловна не уловила настроения собеседника. Ей казалось, что он снова недоволен ее «семейной опекой». А главное, смущал ее этот вопрос: «Зачем вы пришли?» Странно. Ну как же не прийти, если в депо суматоха с паровозами. Надо же помочь в чем-то. Не сидеть же сложа руки и ждать грозных приказов.

— Так что же нам все-таки делать, Прохор Никитич? — строго спросила Чибис. В голосе зазвучали обычные грубоватые нотки. — Нас бьют, мы терпим. Опять бьют, опять терпим. До каких пор?

Алтунин молчал. Он сожалел, что так быстро изменилось выражение лица и голос Елены Гавриловны.

— Вам, конечно, больше достается. Я понимаю. С одной стороны, Кирюхин, с другой, Сахаров. Не успеваете отбиваться.

— А почему вы решили, что отбиваюсь именно я? — удивился Алтунин. — Этак вы меня скоро побитым объявите.

— Зачем шутить, Прохор Никитич, — обиделась Чибис. — Ведь сами понимаете… тяжело в такой обстановке. Кирюхин только и ждет удобного случая. Скажу откровенно, я молчать не буду. Я в горком пойду.

«Вот, вот, — возмутился мысленно Алтунин, — еще не хватало, чтобы Чибис меня защищала».

— Знаете что, — сказал он, прислушиваясь, как за толстой каменной стеной бушевал буран. — Нужно сходить к поворотному кругу. Там люди умаялись наверно.

— Да, да, — сказала Елена Гавриловна и, не зная, хочет того Прохор Никитич или нет, пошла за ним следом.

За воротами на подъездных путях было сплошное белое месиво. Люди грузили снег на платформы. В котловане поворотного круга работало человек десять. Их шевелящиеся фигуры при свете мощных прожекторов то вырисовывались, то исчезали. Зайдя с подветренной стороны, Алтунин крикнул:

— Эй, как там?

— Деремся, как положено, — послышалось из котлована. — Только покурить охота. Смену, что ли, бы организовали.

— Смены нет, — сказал Алтунин. — Двоих можем пока отпустить. Давайте лопаты!

Он прыгнул вниз и подал руку Елене Гавриловне. Буран бушевал теперь наверху. Но гул и свист его как будто усилились. И холодная белая масса валила сюда непрерывно. Елене Гавриловне в первые минуты показалось, что весь снег, который люди выбрасывали из котлована, ветер тут же подхватывал и валил обратно. Она даже крикнула с сердцем:

— Кто там наверху! Не зевайте!

Только голос ее не вырвался из котлована, а потух сразу же, подавленный снежной массой.

Алтунин работал с ней рядом, широко и ловко размахивая лопатой. А Елена Гавриловна не могла так работать. У нее быстро уставали руки. К тому же мешала движениям шуба. Но мысль о том, что рядом Прохор Никитич, что теперь он не спросит, зачем она пришла ночью в депо, ободрила ее.

Умаявшись, Елена Гавриловна поставила лопату и оперлась на нее. Алтунин увидел, сказал:

— Зря я наверно затащил вас в этот котел? Выбирайтесь! Обойдемся!

Она снова принялась за работу. И работала, не останавливаясь, потому что не хотела, чтобы он жалел ее. А Прохор Никитич все-таки жалел, старался прихватить снег, который накапливался возле нее. И даже несколько раз предлагал ей отдохнуть, не гнаться за мужчинами. А когда усталые, обожженные ветром, они вернулись в теплую комнату депо, он сказал чистосердечно:

— Так вы не сердитесь на меня за давешний разговор, пожалуйста. Не люблю защитников. И шума не люблю тоже. Честное слово.

Елена Гавриловна недоуменно пожала плечами.

— Не пойму я вас, Прохор Никитич. Сами деретесь, а меня какому-то смирению учите. Что же это?

Он достал из