Кержачка - Альберт Сергеевич Яковлев

комнате бесшумно. Поздеиха хозяйничала, помогала ей другая соседка, мешковатая тонкогубая Фрося. Тамара не любила их, особенно сплетницу Фросю, но тогда ей все было безразлично и ни во что она не вмешивалась.

Правда, один-единственный раз вмешалась. В большой комнате, где стоял гроб, Тамара неожиданно встретила… попа. Это был самый настоящий поп — седая грива на плечах, черная риза и серебряный крест на цепи. Поголубевшие от слез Тамарины глаза изумленно расширились. В следующее же мгновение она уцепила служителя церкви за рукав и бесцеремонно потащила его на крыльцо.

— Вас кто звал сюда? Кто? — Тамара не могла сдержаться. — Уходите, уходите сейчас же!

Неожиданный натиск испугал попа. Он пробормотал что-то насчет прихожанок, христианских обязанностей и заторопился одеваться. Разгоряченная Тамара осталась на улице, где в этот час обидно сияло праздничное солнце и звенела весенняя капель.

— Накинься, Тамара! Погода-то обманчивая!..

Она было машинально протянула руку, но кто-то уже набросил на озябшие плечи телогрейку. Кто?

Рядом стоял парень, коренастый, в солдатской гимнастерке без погон, слабый ветерок шевелил его волосы. Тамара видела его в цехе, но фамилию и как зовут забыла. «Цехком прислал… утешать!» — с горечью подумала она и отвернулась. Телогрейка от резкого движения сползла, повисла на одном плече. Парень поправил и… не отпустил рук. Тамара разозлилась, хотела оттолкнуть, но он опередил:

— Что ты, Тамара? Ведь не чужой я… Свой.

На широком лице парня написано было искреннее сочувствие ее горю, горю товарища. «Свой!..» Или ветер на этот раз ударил сильнее, или просто у ослабевшей Тамары закружилась голова, но она качнулась, и несколько мгновений горячая щека ее покоилась на сильной груди парня. И странно, в эти несколько мгновений весенний разлив солнца и звонкая капель впервые не показались ей обидными…

В день похорон народу собралось порядочно. Покойную Александру Васильевну на Чуртанке знали многие, и многие пришли поклониться ей в последний раз.

Люди толпились в темных душных комнатах, во дворе, снова празднично сверкающем под солнцем, и даже за воротами. Тамару это нашествие знакомых и незнакомых раздражало: ей никого не хотелось видеть. Чтобы она ни делала, куда бы ни шла — перед воспаленными глазами была мама… Не та, что в гробу — скорбная и чужая, вдруг заполнившая собой весь молчаливый дом, а та — маленькая и незаметная, привычной тенью встававшая за спиной рано осиротевшей дочери… Парня в солдатской гимнастерке Тамара увидела уже на кладбище, он стоял с лопатой в руках на краю свежевырытой могилы и с тем же неподдельным сочувствием глядел на девушку, раздавленную горем.

Потом он приходил к ней в опустевший дом. Раз или два — с Симой Тарабеевой, позднее — один. Она не звала его, но и не выгоняла: солнечный уют тесных комнатушек, где по-прежнему пахнет домоткаными половиками, свежим хлебом и еще чем-то с детства привычным и где все напоминает о маме, не приносил ей желанного успокоения. А Павел Курасов (так звали парня) помогал ей забыться.

Приходил он часто. Иногда, дождавшись девушку у проходной, провожал ее до дому. Вел себя очень сдержанно, разговаривал мало, засиживался недолго.

— Тебя, что, цехком обязал ко мне ходить? — съязвила однажды Тамара.

Он, конечно, уловил издевку: исподлобья, строго глянул на девушку. Но ответил искренно, слегка покраснев при этом:

— Сначала комитет комсомола послал, а потом я сам… — И опять, набычившись: — Если надоел — скажи! Не буду ходить…

— Дело хозяйское!..

Постепенно Павел освоился. Стал засиживаться по вечерам, притащил как-то из общежития свой баян и долго наигрывал разные бодрые марши. Тамара слушала, слушала, потом сказала, поморщившись:

— Хватит! Ты бы песенку какую лучше…

— Про любовь разве?

— Можно.

Павел сыграл все песни, которые знал и в которых хоть немножко говорилось про любовь. «Черемуху» даже спел. Когда выводил, прильнув подбородком к раздутым мехам, печальные слова:

Мне не жа-аль, что я тобой покинута,

Жаль, что люди много говорят!.. —

Тамара поддержала. Павел прислушался к ее неожиданно глубокому, грудному голосу, замолчал и незаметно завел песню снова. Она, раскрасневшись, пропела всю.

— Сильно! — восхитился Павел. — Ты бы, слушай, в хор шла, что ли? Голос-то какой пропадает, а!..

— Чего я там не видала?

— Серьезно говорю. Рано ты в старухи записалась. Ну, в хор не хочешь, в вокальный можешь — голос подходящий. А то в драмкружок…

— В дра-ам? Там только такие красавицы, как Женя Гопак… Куда уж нам!

— Не прибедняйся. Ты не хуже Гопачки!..

— Вон чего!

Жестковатые губы Тамары дрогнули в улыбке, она была польщена. Женя Гопак, действительно, очень привлекательна! Маленькая такая, черная и необыкновенно живая. В темных глазах ее — постоянная игра света; они то улыбаются обворожительно, то вдруг вспыхивают сердитыми искрами. И смуглое теплое лицо тоже не бывает застывшим. Женя прекрасно, с большим вкусом одевается. На это, конечно, нужны деньги, и Жене, скромному технологу из того же механического цеха, где работает Тамара, их не заработать. Зарабатывает муж — Иван Гопак. Он тоже рядовой работник, но большая умница — изобретатель… В заводском драмкружке — руководит им артист городского театра Орехов — Женя занимает положение «героини», успешно выступает в первых ролях…

Нет, далеко Тамаре до такой женщины! И нечего Курасову смеяться… Сдвинув на переносье короткие бровки, она отрезала:

— Ты не заливай мне… Агитатор!

Павел, не разгадавший девичьих переживаний в эту минуту, только озабоченно поерошил волосы на затылке:

— Ох, и серьезная ты девушка!

Впрочем, Тамара никогда не обижалась на частого гостя. А он — и подавно… Он был какой-то очень уж терпеливый: Тамарины колкости мало смущали его, и широкая добрая улыбка редко не светилась на темноватом от загара деревенском лице. Тамара быстро привыкла к нему, как привыкают к соседям, и даже не задумывалась: чего он ходит, и к чему это приведет? Так бы, наверно, и не задумалась, если бы не любопытная и вездесущая Фрося.

Фрося, подсмотревшая однажды через плетень, как Павел по-хозяйски расправляется с березовыми кряжами, а потом деловито прорывает в талом снегу канавки, оберегая двор от затопления, поинтересовалась у Тамары:

— Жених твой, али как?

— Ска-ажете, теть Фрося! Работаем вместе, вот и помогает.

И надо же было покраснеть Тамаре! Фрося, поджав сморщенные губы, еще подозрительнее глянула на девушку:

— Смотри-и!.. Много их, охотников до чужого-то добра!

— Да не такой он, теть!..

— А ты знаешь? Чужа душа — потемки! Вот и смотри, не разевай роток-от, где не надо! А потом и себя пожалеть надо. Честная девушка ты, одинокая… А чужой мужчина в дом к тебе ходит. Куда же годится? И что люди скажут?

Даже мама, бывало, не поучала Тамару так, как