Кержачка - Альберт Сергеевич Яковлев

— Будет, тетя Фрося! Не маленькая я, сама знаю, что мне делать и как мне поступать. Будет!..

— О-ох, девонька-а! — завопила старуха. — Не почитаешь ты старших, не-ет! Даве батюшку прогнала, а теперь на добрых людей кидаешься! Жила бы мать, она бы!..

— Тетя! Не троньте маму. И я… И з-замолчите! — Тамара зажала ладонями уши и — бегом из кухни.

После этой стычки она призадумалась…

Не указ ей, конечно, Фрося, что и говорить! Но ведь чуртанская она, своя… Может быть, в чем-то и права старуха? На самом деле, кто такой Павел? И что ему надо? За месяц знакомства — за этот тяжеленный месяц, когда голова Тамары черт-те чем забита! — она, конечно, ничего толком не узнала о парне, который так упорно ходит к ней. Знает, что родиной наш он, салдинский… Так. Но разве важно это? Знает, что работает на фрезере. Да нет же… Слесарь он! А на фрезер встал только потому, что Петя Головин ушел в отпуск. Верно. А как он оказался в их цехе? Ведь еще совсем недавно его не было. Как? Да что там ломать голову!.. Ну его! Пусть идет, откуда пришел!..

Тамара спрыгнула с узенького подоконника, на котором, наверное, около часа вслух рассуждала, разгадывая темную личность Курасова. Голова у нее и в самом деле разболелась: пришла из ночи, поспать не дали… Не человек, одним словом, — чурка с глазами!.. Составив обернутые кружевной бумагой горшки с цветами обратно на подоконник, Тамара прошла в спаленку, за день сильно накаленную солнцем, и, скинув халат, с размаху бросилась в зазвеневшую всеми пружинами кровать.

Вечером, как всегда, пришел Курасов, эту неделю работавший в первую смену. Поднялся на скрипучее крылечко и… замер, изумленный: на двери висел громадный «купеческий» замок…

Впрочем, будь Павел более искушенным, он догадался бы, что замок этот только «для виду», что замкнут он без ключа и стоит его лишь тронуть пальцем, как дверь и вместе с нею девичья хитрость откроются. Не подумал взглянуть и на окошко, где за раскидистым фикусом ни жива ни мертва стояла Тамара, попросившая Фросю навесить замок.

Больше он не приходил. Не приходил потому, что назавтра в цехе Тамара призналась хмуро:

— А я вчера была дома и видела, как ты с замком целовался!..

III

В середине апреля дружно ударила весна. Снежные холмы, всю зиму плотно давившие на чуртанские крыши и цветочные клумбы в голубеньких палисадниках, исчезли за несколько дней; на тесных высветленных улицах стало мокро и скользко, люди ходили пошатываясь, как пьяные; «вытаяли» ребятишки — бессчетная орава целыми днями галдела теперь под Тамариными окнами, даже на чуток не давая ей соснуть после утомительной ночной работы.

Апрель свалил на ее усталую от пережитого голову тысячи забот, и одна из этих трудных забот — очкастый старик Чекин.

Чекин был первым, с кем Тамара, придя на завод, познакомилась довольно близко. Он понравился ей: рослый, костистый, с виду угрюмый и строгий, а на поверку добрый и мягкий, такой мягкий, что, казалось, вечная ржавая щетина на его впалых щеках и та не может быть, как у других, колючей и жесткой… А главное — был он хороший мастер: токарил в цехе до того лет уже двадцать, чуть ли не с самого пуска предприятия; знал как свои пять пальцев все станки и операции, всех людей, работающих с ним, одним словом, все, что не знала, но должна была узнать Тамара. Она обрадовалась, когда поддержать ее на первых порах, «пошефствовать», взялся именно этот человек.

Помогал Чекин дельно. Он не опекал: всего три-четыре раза на дню подходил к новенькой; какое-то время круглые очки внимательно поблескивали рядом, потом он говорил:

— А ты не так, не так, подружка!.. Ты вот так! — ловко поправит жилистой рукой капризный резцодержатель и опять шагает в дальний угол, к своему станку.

Чекинская наука не прошла даром: за три года Тамара успела и в токарном деле, и других близких специальностях. Работала одно время на фрезерном, потом познакомилась со шлифовкой (тоньше работа, интереснее!), а недавно уговорили опять вернуться на «ДИП». Когда стояла у фрезера, придумала приспособление. Простенькое, но экономившее много времени. За это Тамаре выдали вознаграждение. Кстати, оказалось, что шесть десятирублевых бумажек, аккуратно вложенных ею у кассы в паспорт, ничего не стоят в сравнении с тем, что пережила, работая над новинкой. Когда работала, будто на крыльях над землей поднялась, — такое редкое переживала состояние… И еще в те дни волновало сознание, что она — чуртанская девчонка, кержачка — годна на что-то и не просто лаптем щи хлебает, а помогает заводу.

За первым рационализаторским предложением последовало второе, затем третье…

Успехи ее стали замечать: нет-нет да и обмолвятся о «молодом передовике производства» на собрании, нет-нет да и упомянут в заводской многотиражке. В этой маленькой кусачей газетке появился у Тамары «свой» корреспондент — Пестерев. Стоит барашковой шапке Пестерева промелькнуть в цехе, как Тамара уже знает, что через день-два ее снова «пропечатают». Корреспондент редко задерживался у ее станка, но если уж задерживался, то надолго. В начале марта, например, он, наверное, минут сорок не давал Тамаре работать: со следовательской дотошностью, туго наморщив белый лоб, выпытывал «секреты», как он выразился, ее мастерства. Выпытать что-нибудь у Тамары оказалось довольно трудно, чуточку разговорилась она лишь после того, как Пестерев, увлекшись, разоткровенничался и начал читать свои новые стихи. Две строчки из стихотворения, написанного к женскому празднику, насмешили Тамару, и она запомнила их:

…наши женщины активные,

они, как самолеты реактивные!..

С участием молодого поэта и разгорелся у Тамары с Чекиным сыр-бор…

Ее давно уже удивляло, как работает старик: никакого напряжения!.. Стоит, как ни посмотришь, у своего станка, посасывает тоненькую, в гвоздок, папироску, мечтает… Время от времени вытянет коричневую, с острым кадыком шею, клюнется к суппорту и — опять спокоен. А в результате — выше показателя нет.

Тамара, конечно, понимала: опыт… Двадцать лет и ее три года не сравнишь! Но все же было обидно: она бьется, бьется, частенько соленый пот заливает глаза, старенький «дипик» постоянно барахлит — приходится вызывать наладчика, парня ленивого, о каких говорят: «Робить не разбежится», — а Чекин на смене будто чаек попивает… Тамара при виде его уже раздражалась, не казался он ей теперь милым и безобидным, как на первом году; видела она в нем неприятного, жадного человека, который владеет многим, а другим уступить ничего не хочет. Старик и на самом деле