Орландо - Вирджиния Вулф

решив отныне посвятить себя обустройству особняка. Известие о том, что хозяину требуется ее содействие, вызвало слезы на глазах старой доброй миссис Гримсдитч, достигшей уже преклонных лет. Они прошлись по дому вместе.

В спальне короля («еще старого доброго Якова, милорд», заметила она, намекая, сколько времени прошло с тех пор, как под крышей почивал король, но дни гнусного парламента миновали, и теперь в Англии вновь воцарилась монархия) у вешалки для полотенец не хватало ножки; в каморке, смежной с комнатой пажа герцогини, не хватало подставки для рукомойника; мистер Грин так испачкал ковер своей вонючей трубкой, что миссис Гримсдитч на пару с Джуди не смогли его оттереть, как ни старались. И вообще, когда Орландо прикинул, что обставить креслами розового дерева и комодами из кедра, серебряными рукомойниками, фаянсовыми раковинами и персидскими коврами каждую из трехсот шестидесяти пяти спален, – задача не из легких, и даже если после этого от его состояния и останется несколько тысяч фунтов, их едва ли хватит, чтобы обновить гобелены в галереях, обставить обеденный зал резными стульями, а королевские опочивальни – зеркалами из чистого серебра и креслами из того же металла (к серебру он питал подлинную страсть).

И Орландо всерьез взялся за работу, что неопровержимо доказывают его книги расходов. Давайте взглянем на список покупок того периода, с указанной на полях стоимостью – которую лучше опустим!

За пятьдесят испанских одеял и столько же штор из алой и белой тафты, к ним же кайма из белого атласа, вышитая алым и белым шелком…

За семьдесят желтых атласных кресел и к ним шестьдесят стульев с чехлами тонкого полотна…

За шестьдесят семь столов орехового дерева…

За семнадцать дюжин ящиков по пять дюжин бокалов венецианского стекла в каждом…

За сто две ковровые дорожки по тридцать ярдов в длину каждая…

За девяносто семь подушек из алого дамаста, обшитых серебряным кружевом, и к ним скамеечки для ног из той же ткани и стулья…

За пятьдесят люстр в дюжину свечей каждая…

Знаете, списки поневоле заставляют нас зевать, и на этом мы остановимся только лишь потому, что читать каталог утомительно, а не потому, что он закончен. В нем более девяносто девяти страниц, и итоговая сумма достигает нескольких тысяч – то есть миллионов в переводе на наши деньги. Проведя подобным образом весь день, под вечер лорд Орландо подсчитывал, во сколько ему обойдется сровнять с землей миллион кротовин, если платить работникам по десять пенсов в час, и сколько центнеров гвоздей по пять пенсов и полпенни за штуку потребуется, чтобы починить ограду парка, которая тянется на пятнадцать миль. И так далее и так далее.

Увы, повествование выходит довольно утомительным, поскольку один буфет похож на другой, и любая кротовина мало чем отличается от миллиона таких же. Порой нашему герою выпадали приятные поездки и даже занятные приключения. К примеру, как-то раз Орландо усадил за работу целый городок слепых мастериц близ Брюгге, чтобы те вышили портьеры для кровати под серебряным балдахином, а история о том, как однажды в Венеции ему удалось купить у мавра (приставив к горлу клинок) дивный лакированный ларчик, в иных руках, несомненно, заслуживала бы изложения. Да и работы по переустройству особняка также отличались разнообразием: то привезут из Сассекса подводы с огромными деревьями, которые распиливали поперек и выкладывали из них новые полы в галерее, то доставят сундук из Персии, набитый шерстью и опилками, а внутри – либо одна-единственная тарелка, либо перстень с топазом.

В конце концов в галереях больше не осталось места ни для одного лишнего стола, на столах – ни для одного ларца, в ларцах – для лишней чаши для цветов, в чашах – для лишней пригоршни благовоний, и так во всем особняке – короче говоря, благоустройство завершилось. В саду подснежники, крокусы, гиацинты, магнолии, розы, лилии, астры, георгины всех сортов, грушевые деревца и яблони, вишни и шелковицы, а также уйма редких цветущих кустарников и вечнозеленых деревьев росли столь густо, что корни их переплетались, и между ними не было ни клочка земли без цветов, ни полоски дерна без тени. Кроме того, Орландо привез экзотических птиц с ярким опереньем и двух малайских медведей, за неприветливыми манерами которых, как он верил, скрывались преданные сердца.

Теперь все было готово, когда же наступил вечер и зажглись бесчисленные серебряные светильники, легкие сквозняки, вечно бродящие по галереям, закачали синие и зеленые гобелены, благодаря чему казалось, что изображенные на них охотники несутся вскачь, а Дафна спасается бегством; когда засияло серебро, засверкал лак и запылало дерево, когда резные кресла вытянули подлокотники и по стенам поплыли дельфины с сидящими верхом русалками, когда все это и многое другое было готово и пришлось ему по вкусу, Орландо прогулялся по дому со своими элкхундами и испытал удовлетворение. Вот теперь, – подумал он, – я могу завершить свою речь. Пожалуй, лучше начать с начала. И все же, шествуя по галереям, он чувствовал: чего-то не хватает. Резных кресел и столов с богатой позолотой, диванов на львиных лапах с огибающими их лебедиными шеями, кроватей с мягчайшими перинами из лебединого пуха самих по себе недостаточно – то ли дело, когда на них сидят и лежат люди! Соответственно, Орландо принялся устраивать великолепные приемы для местного дворянства. Триста шестьдесят пять спален не пустовали месяцами, гости теснились на пятидесяти двух лестницах. В кладовых сновало три сотни слуг. Пиршества устраивались почти каждый вечер. В результате всего за несколько лет Орландо изрядно промотался и истратил половину состояния, зато приобрел добрую славу среди соседей, занял десятки почетных должностей в своем графстве и ежегодно получал в подарок дюжину книг с восторженными дарственными надписями, посвященных его светлости благодарными поэтами. И хотя в то время он старался не общаться с сочинителями и держаться подальше от иностранок, Орландо проявлял к женщинам и поэтам исключительную щедрость, за что его обожали и те, и другие.

В самый разгар пиршества, когда гости веселились вовсю, он удалялся в свои покои. Заперев дверь и оставшись в одиночестве, он доставал старую тетрадь, сшитую шелковыми нитками, позаимствованными тайком из материной шкатулки для рукоделия, и подписанную почерком школьника: «Дуб. Поэма». В ней он писал до полуночи и дольше. Впрочем, Орландо вымарывал почти столько же строк, сколько вносил, и довольно часто к концу года их становилось меньше, чем в начале, наводя на мысль, что создание поэмы растянется навечно. Историки литературы непременно заметили бы, что он совершенно изменил свой стиль. Орландо приструнил цветистость фраз, умерил велеречивость