Сказка - Владимир Георгиевич Сорокин

сечь его по массивному заду, колыхающемуся от естественных телодвижений. Генерал застонал от удовольствия и, как североморский морж, задвигался быстрее на совершенно расплющенной его массой Соне, а потом закряхтел, замер, ухнул и громко, хоть и кратко, испустил нутряные газы, что вызвало традиционные в этом случае аплодисменты девушек.

Настонавшись на Соне, Шиловский отвалился с неё на пол, лёг на спину и пропел начальное четверостишье из «Гром победы раздавайся!». В это время из всех обитателей рая только двое ещё не завершили соитие — Храповилов и фон Корб. Завершившие приложились к шампанскому, но ненадолго — вскоре коренастому Бурову снова захотелось наслаждения, и он, уложив на циновку всё ту же Соню, погрузился в её пышные телеса. Фон Корб, завершив den Vorgang без каких-либо звуков, снял с шеи кольцо из рук обнимающей его Зизи, ссадил её с себя и налил себе шампанского. Храповилов задрожал всем своим поджарым телом, забормотал: «А как же-с? А как же-с?» и испустил протяжный стон, запрокидывая голову.

— Папенька, шампанского… — пролепетал он, отпуская талию прелестной Ляли.

Подросток наполнил ему бокал. По уставу Банной ассамблеи девушкам полагались только два бокала шампанского, в самом начале — и в конце. В промежутках между совокуплениями для подкрепления сил они пили медовую воду и пригубливали острую водку, настоянную на кайенском перце.

Действо продолжалось, генералы менялись девушками, Шиловского охаживали розгами, Аракелов, поставив одну девушку в «позу лани», требовал, чтобы другая «атаковала с тыла» — то есть пихала сзади его своим телом, усиливая и обостряя процесс соития. И несколько раз за вечер слышал подросток от Аристарха Лукьяновича знакомое: «Папенька, направьте!»

Наконец, когда мужчины полностью обессилели, девушки окатили их тёплой водою, обернули простынями, усадили на выступ, а сами с заслуженными бокалами шампанского уселись на пол у их ног, как одалиски; была также принесена гитара из предбанника. Аракелов взял её, поднастроил, затеребил струны и запел приятным баритоном:

Ради бога, трубку дай,

Ставь бутылки перед нами,

Всех наездников сзывай

С закрученными усами.

Уставшие, измождённые «райской жизнью» и метанием липких ядер генералы и Храповилов слушали его, с облегчением прикладываясь к холодным бокалам; девушки внизу, у их ног, перешёптывались о своём и тихо чокались, выпивая, отчего этот слабый перезвон смешивался со звоном струн. Аракелов хорошо пел и играл; в своём артиллерийском полку он был со своей гитарой душой компании, хотя и не слыл остряком и рассказчиком, да и в карты ему не везло; острили, выигрывали и рассказывали истории другие офицеры, например, блистательный штабс-капитан Воронцов, а он лишь пел и играл, причём всегда песни про гусаров. Когда же сослуживцы спрашивали его насчёт хоть единой песни про артиллеристов, он отвечал одно и то же:

— Братцы, про бомбометание пока не сочинилось.

Спев подряд три гусарские песни, он громко запел всеми любимую:

Спит девица и не чует,

Что на ней гусар ночует!

Во время этой песенки генералы принялись щипать девушек за груди и плечи, те со смехом отбивались от «патрициев», прыская в них изо рта шампанским. Особенно усердствовал в щипках за «места потаённыя» Шиловский, нарочито рыча при этом и корча грозные рожи, напоминающие китайских демонов из чайных лавок. Веселье кончилось вместе со скабрёзной песенкой, и Аракелов, сделав серьёзное и значительное лицо, возвёл глаза к сводчатому потолку и затянул грустное, уже своё:

Прошла весна, любовь ушла, не воротилась.

Слеза катилась по щеке, слеза катилась.

Душа моя, ты, как шлафрок, поизносилась,

Слеза катилась по щеке, слеза катилась.

В это время Ляля встала и с бокалом в руке подошла к сидящему чуть поодаль подростку.

— Вы снова загрустили, mon général! — произнесла она. Как жаль, что мы вам не интересны.

Подросток взглянул на неё. Голубоглазая, русокудрая Ляля была дивно хороша и красотой, статностью своею превосходила остальных девушек; впрочем, превосходила и не только внешностью, но и притягательным необычным голосом, который проистекал как бы из глубины её молодой груди, как у певиц, заставляя вспоминать оперные действа. Она говорила спокойно, растягивая слова, всегда с полуулыбкой, и в голосе её было что-то завораживающее, что сразу пленяло.

— Отчего же вы отказываетесь от нашей нежности? — спросила она, присаживаясь рядом с подростком. — Вам по возрасту уже пора отведать женских прелестей.

— Не трать время зря! — громко посоветовал ей Храповилов.

Подросток молчал. Ляля вдруг приложила губы к уху подростка и прошептала серьёзно:

— Мне непременно надобно с вами увидеться и поговорить. Это чрезвычайно важно для меня.

Подросток хотел ей ответить, но она, продолжая улыбаться, скосила глаза на остальных, давая ему понять, что говорит с ним тайно.

— Я всегда занят моим сыном, — негромко ответил подросток.

— Когда же вы свободны?

— Пожалуй, только по ночам, когда он спит.

Она задумалась, пригубливая шампанское. Аракелов пел и пел свою тоскливую песню, которой далеко не все «Нероны» были рады.

— Нынче в полночь на Аничковом мосту? — спросила она.

— Если он заснёт поздно, я могу опоздать, — ответил подросток.

— Я дождусь вас, не беспокойтесь, — произнесла она полушёпотом, встала и уже громко, для всех протянула своим грудным голосом: — Ах, как жаль!

Как уж случалось не раз после Ассамблеи, Храповилов и подросток не поехали ночевать домой к себе на Васильевский, а отправились к Шиловскому, жившему совсем неподалёку на Садовой в своём большом доме и всегда приглашавшему Храповилова «разделить холостяцкий уют». Закусив, выпив рому и даже сыграв партию на бильярде с хозяином, удовлетворённый и уставший Аристарх Лукьянович завалился спать, Шиловский также удалился к себе в спальню. Подросток, дождавшись, когда напольные часы в гостиной кратко прозвенели без четверти двенадцать, растолкал дремавшего на своей лежанке слугу Шиловского, оделся, вышел на Садовую, свернул на Невский и направился к Аничкову мосту.

К ночи выпал снег, небо прояснилось, и луна ярко освещала пустынные улицы города. Подросток быстро дошёл до моста. На нём было пусто; лишь на другом конце будочник прохаживался возле своей полосатой будки. Подросток дошёл до середины моста, остановился, услышал шаги позади себя и обернулся. Ляля шла к нему по его следам.

— Как же славно, что вы пришли! — воскликнула она, подходя.

Луна хорошо осветила всю её фигуру в тёмном платье, меховой короткой шубке и небольшой шляпке-таблетке, из-под которой свисали и красиво ложились ей на плечи русые густые волосы. Красивое лицо её порозовело от холоду, голубые глаза блестели.

— Я так благодарна вам, что вы