Люди, которых нет на карте - Евфросиния Игоревна Капустина

восемь, как другие продавцы. За бюджет в клинике тогда реаниматолог Лена отвечала, у неё всё чётко по пунктам расписано, ни на десять сентаво больше не тратить на недельные расходы. Новых-то денег неоткуда взять будет.

Вспомнила, что один раз чуть приотстала от ребят и поболтала с ней, с сеньорой Хасминой.

Оказывается, мандарины у неё не мятые оттого, что на рынок она их в корзинке, поставленной на голову, несёт. И пешком до рынка из своей горной деревни ходит. Выходить, правда, сильно раньше других приходится – часа в четыре, ещё по сумеркам. Зато идёт неспешно, несёт бережно и доносит мандарины красивыми.

Другие торговцы чаще на флитерах фрукты возят. На горных дорогах машины трясёт очень сильно, вот бока и бьются – на своих я проверяла, больно. А фруктовые бока уж всяко нежнее моих.

Хасмина продаёт только мандарины, рядом с её домом больше ничего не растёт. Обратно с рынка уносит в своей корзинке рис и масло. Ну, или другое что – на что денег с продажи хватит.

Мало поболтали с ней, жалко. Убежала я догонять ребят своих, никак не могла дольше. Даже название деревни не успела спросить у неё, чтобы навестить, если каким ветром снова меня в Гватемалу занесёт. Рынок в Момостенанго – на нём, чую, пару суток провести надо, и то не хватит, чтобы истории всех его продавцов собрать. Ну, в другой раз…

А пока вот эту историю буду пересматривать. История бабушки Хасмин с её мандаринами. Деревья в горах мандариновые. Пересматривать и вам показывать. Чтобы вы тоже знали, что за каждой мандаринкой на вашем столе – чьё-то дерево в горной деревне, чьи-то шаги в утреннем холодном тумане, чья-то живая душа. Может быть, даже сеньоры Хасмин. Если так, то вам очень повезло. Она хорошая.

Ходила попрощаться с моим любимым цветущим огненными цветами кактусом.

Если бы этот рыжий кактус умел говорить, он бы вам про жизнь Чуинахтахуюба и поболее меня рассказал бы.

Место ему досталось удобное такое – на склоне горы, возле самой дороги. Той самой, единственной дороги, по которой можно доехать/дойти из деревни до ближайшего городка. Хорошо сидеть у дороги: всё видно, всё слышно, всё запоминается.

Рассказал бы, как эту самую дорогу примерно в двух с половиной километрах от клиники перекрывали на ремонт. Как мы каждую субботу тащили по перекрытому участку сумки и чемоданы с продуктами. Тащили и гадали – дотащим всё ж таки или бросить на середине придётся, а после вернуться? Дотаскивали, ничего. Слава богу, дорогу открыли, к моему отъезду уже.

Как воды в клинике по итогу пятнадцать дней не было, и мы с девчонками таскали мимо цветущей кактусовой головы канистры с водой, выпрошенной у местных жителей. Таскали, хохотали от боли в пальцах и пели-вопрошали: «Отчего, отчего, отчего мне так светло?» То есть это мы с белоруской Кариной пели, а потом переводили на испанский для португалки Марианны и кактуса.

Как в ночи всей командой ходили поставить обезболивающий укол на дом к лежачей пациентке, потому что ей после операции по удалению матки даже шевельнуться больно было – не то что встать и до клиники пешком дойти. А потом ещё раз ходили, уже другой ночью – снова было больно нестерпимо.

Рассказал бы, как усталые от жары и пыли пациенты падали под его жилистой кроной – передохнуть, набраться сил на последние два километра до порога клиники.

Рассказал бы, как мы с подвыпившим Натаниэлем валялись под его колючими листьями-ладонями и болтали о звёздах, в которые после смерти превращаются индейцы майя.

Рассказал бы, как одним светлым ещё вечером Натаниэль встретил меня трезвым и подвёл вплотную к кактусу – показать надпись на одной из мясистых зелёных ладошек, огромное «feliz» по всему листу.

– Так хорошо мне было, понимаешь! Что с тобой можно просто лежать, говорить, и ты не учишь меня, как жить правильно, а слушаешь. Проснулся и до сих пор проснувшийся и счастливый хожу. Вот, написал, чтобы все знали о счастье моём, и кактус тоже. Нравится?

Я кивнула. Со мной впервые такой подарок приключился.

Кактус тоже качнул-кивнул листами. Он знает сильно больше, но не хочет расстраивать Натаниэля. Даже ладошку дал порезать, раз тому счастливее жить от этого. Пусть уж.

Что ещё меня удивило в Гватемале?

Интерес и доверие.

За те годы, что занимаюсь фотографией, – привыкла к страхам героев сьёмки.

Не обязательно говорю сейчас прямо про жуткий, парализующий страх (хотя и с ним приходилось встречаться, особенно в социальной фотожурналистике, когда почти час сидишь рядом с человеком и успокаиваешь, объясняешь, уговариваешь…). Я скорее вот про этот, простой и частый страх – а как я получусь в кадре? Что я только не переслушала: про «нерабочие стороны», про «нефотогеничность», про «волосы не так легли и поворот головы не идеальный» и тому подобное.

А в Гватемале впервые столкнулась не просто с отсутствием страха. Я встретилась с искренним интересом. Там всё тот же вопрос: «А как я получился?» задавался не дрожащим голосом, а интересующимся. Каждый спокойно смотрел в объектив, не сжимая руки в кулаки и не вытягивая шею. Практически каждый просил показать ему фотографию. Практически каждый просил сделать ещё одну и ещё – не потому, что первая не понравилась, а потому что: «А как будет, если я встану?», «А как будет, если я кофту сниму?»

И да, я сейчас не про детей. Детям свойственен повышенный интерес ко всему новому – это неудивительно, знаю. Я сейчас про взрослых.

Им было интересно, как будет. Им было интересно взглянуть на себя с разных сторон. Увидеть себя такими, какими, возможно, вообще никогда не видели. Учитывая редкость зеркал и чистой воды в деревенских домах – часто на моих кадрах они с удивлением узнавали свой цвет глаз.

Поначалу я подумала, что это притворство какое-то перед чужестранкой с камерой, даже желание угодить. Но нет.

Раз за разом убеждалась, что это искренне, что им на самом деле интересно. Из притворства не будут просить снять, даже когда я просто сижу рядом с камерой. Из притворства можно звать всю семью и просить показать им снимок.

…Завтра я уезжаю в другую клинику, никарагуанскую. Как там всё сложится – ещё не знаю. Мне страшно. Я знала, что вообще-то непросто заглядывать в страшные уголки планеты. Знала, что тяжело каждый день видеть бесконечную боль, сталкиваться с невозможностью её уменьшить.

Но если этого не делать, знание о мире становится