Там, где поют киты - Сара Харамильо Клинкерт

этой женщины может быть столько силы, и подумала, вдруг это они так радуются свободе, потому что избавились от туфель. Влажная кожа Габи блестела и здоровым цветом напоминала корицу. Всем своим видом эта женщина олицетворяла торжество жизни. После приезда в Парруку лицо у нее стало более сияющим, грудь — более упругой, живот — более плоским. Канделарии неловко было видеть других голыми, и сама она не могла ни при ком раздеться, но почему-то сейчас не отрывала глаз от Габи, воображая, что ее собственное тело когда-нибудь, и довольно скоро, будет выглядеть так же.

Она продолжала смотреть на гостью и размышлять, как бы уговорить ее отправиться вместе с ней на поиски отца. Эта мысль давно крутилась у нее в голове, но вдруг превратилась из идеи в реальную возможность. Искра у нее внутри уже горела, уже заставляла понять, что все двигается, когда живое, и что умереть необязательно значит, что сердце перестало биться, — иногда для этого достаточно перестать двигаться.

Канделария заметила, что животные и даже растения движутся в поисках солнечного света, воды и других вещей, которые им нужны, чтобы удовлетворить свои потребности. Вот и ей обязательно тоже надо двигаться, если она хочет когда-нибудь удовлетворить свои. Несомненно, Канделарии нужен был спутник, чтобы отправиться искать отца, потому что она сомневалась, что сможет в одиночку предпринять такое путешествие в неизвестность. Возможно, таким спутником как раз могла стать голая женщина, которая сейчас энергично перебирала ногами в воде. Женщина, с которой она уже дважды видела полнолуние, но так и не почувствовала, что достаточно хорошо ее знает, ведь Габи, по правде говоря, из тех, кого никогда не узнаешь как следует.

Увидев ее, Габи помахала, чтобы тоже забиралась в воду. Они вместе поплавали с тем чувством соучастия, какое может объединить женщин, только когда они одни и их никто не видит, и только за занятием, напоминающим им о детстве. Канделария сквозь воду увидела на дне затона круглый камень из тех, какие собирала мать. Задумалась, достать его или нет. Решила, что раз нет отца, который вырезал бы на нем глаза, то и в камне нет никакого интереса; по правде говоря, эти дурацкие камни, что с глазами, что без глаз, ее вообще не интересовали. Она оставила его лежать на дне, среди ила и пресноводных рыб. Тем более, если бы она захотела его достать, пришлось бы нырнуть и открыть глаза под водой, а этого ей делать не хотелось. В конце концов, если не рассказывать матери, то получится, как будто она и не видела камня, и у ее бездействия не будет никаких последствий. Канделария давно ни с кем не обсуждала то, что клокотало у нее внутри, и уверилась, что это делать необязательно, — можно жить и ни с кем не делиться своими мыслями. Все равно каждый целиком занят собственной жизнью и собственными делами. Может, и ей пора было заняться своими.

Из воды они вылезли, покрывшись гусиной кожей и со сморщенными пальцами, как у стариков. Легли рядом на камень, гладкий и прогретый за день солнцем. Пользуясь тем, что Габи прикрыла глаза, Канделария рассмотрела пятно у нее на груди, и оно показалось ей более красным, чем раньше. Она расслабилась после купания, а еще больше — от солнца, которое проникало сквозь кожу прямо до ледяных костей. Вслед за Габи она прикрыла глаза, потому что именно это мы делаем в моменты величайшего наслаждения, чтобы ничто постороннее от него не отвлекало. Но она продолжала думать про пятно и через некоторое время спросила:

— Это ожог?

— Не может у меня быть никаких ожогов, солнышко, я все время мажусь солнцезащитным кремом. В тридцать лет уже приходится думать о морщинах и…

— Пятно, — перебила Канделария, — это ожог?

— Пятно — это пятно, — сказала Габи. — Родимое пятно, — добавила она, прикрыв его ладонью. — Мне нравится думать, что это карта какого-то дальнего края.

— А зачем вы его закрываете?

— Затем, чтобы никто не добрался до дальнего края раньше меня.

— Вы надолго останетесь в Парруке? — спросила Канделария.

— Не знаю, солнышко. Мне тут так нравится, что не хочется двигаться. Редко доводится испытать такое спокойствие, дойдя до этого жизненного этапа.

— Разве плохо дойти до какого-то жизненного этапа?

— Бывает и хуже.

— А что хуже? Дойти до вот этого жизненного этапа?

— Или не дойти.

— Вы глаза открываете?

— Конечно, солнышко, я тысячу раз тебе говорила, надо жить с широко раскрытыми глазами. С закрытыми никуда не дойдешь, даже нет смысла пытаться.

— В воде… Я спрашиваю, вы в воде глаза открываете? — продолжала допытываться Канделария.

— Конечно, открываю, чтобы видеть.

— А я не открываю, чтобы не видеть.

Канделария задумалась, открыть сейчас глаза или нет, и потом стала думать, в какие края ведет пятно и до каких жизненных этапов можно дойти. Еще подумала об отце и после этого сделала глубокий-преглубокий вдох, решившись попросить Габи о том, чего так желала:

— Я хочу, чтобы мы вместе отсюда уехали и чтобы вы со мной отправились искать моего отца.

— Это он должен тебя искать.

— Я уже устала ждать, когда он меня найдет.

— А если он не хочет тебя видеть?

— А если с ним что-то случилось?

— Мы бы знали. Таковы дурные новости — всегда в конечном счете дают о себе знать. Не переживай, солнышко, это того не стоит.

— Значит, вы со мной не пойдете? — сказала Канделария и встала. У нее участилось дыхание, а лицо раскраснелось под цвет волос.

Быстрым шагом она направилась туда, где лежали вещи Габи, схватила туфли и закинула их подальше, одну — в одну сторону, другую — в противоположную. И побежала к дому. У дверей она обернулась на ручей и увидела, как Габи заворачивается в полотенце и идет выручать туфли. Канделария заметила в ее походке что-то ненормальное и вдруг поняла, что легкая хромота, на которую она обращала внимание раньше, не такая уж легкая — без туфель это стало видно. Она поняла, что и в этом теле есть место для дефекта и диспропорции. Оказывается, не такой уж безупречной была Габи, но, по крайней мере, она нашла выход из затруднительного положения, пусть ради этого и требовалось никогда не расставаться с каблуками, специально сделанными так, чтобы компенсировать недостатки ее ног. Может быть, как раз из-за этого дефекта она и стояла так уверенно, и ходила так, будто все дороги принадлежат ей. Это о том, чтобы казаться, а не быть, подумала Канделария. Все-таки в жизни важнее всего, получается, иметь уверенность в себе.